впитывать новое и одновременно усомнилась в том, что у мальчишки действительно есть какие-то проблемы с головой. Если не считать того, что он не говорит, вел он себя совершенно нормально. Конечно, я не общалась с ним тесно, так что не знаю, что там на самом деле, и все же я почему-то была уверена, что это совершенно обычный ребенок. Он просто по какой-то причине не разговаривает.
Мальчик протянул мне планшет. Кажется, случайно кликнул на рекламу. Его губы шевелились, будто он что-то говорил, но беззвучно.
– Смотри, в таком случае надо нажать вот сюда. А еще…
Я взяла в руки планшет и стала показывать, как с ним управляться. Прозрачные глаза мальчика следили за моими руками, и я осмелилась украдкой взглянуть на его лицо.
От него пахло так же, как от меня, – одиночеством и отсутствием родительской любви. Наверное, именно этот запах отнял у него дар речи. С этим запахом сложно бороться. Сколько ни мойся, он не исчезает. Запах одиночества впитывается не в кожу, не в плоть, а в душу. Если кто-то смог от него избавиться, значит, этот человек ни в чем больше не испытывает нужды. Так же, как растворяются и становятся невидимыми чернила, когда их выльешь в море, если в душе щедро, подобно огромному морю, разливается вода, то пропитавший душу запах одиночества растворяется и перестает быть заметным, и тогда человек становится счастлив. Но есть и такие люди, которые, хоть и устали от щекочущего ноздри запаха, живут с мутной водой внутри. Как я.
Из планшета снова донеслась птичья трель, и лицо мальчика просветлело. Глядя на него, я подумала, что хочу сделать его запах слабее, и одновременно у меня появилась мысль, что мне это не под силу. Я для себя-то не могу сделать все так, как хочу, куда уж мне спасать еще кого-то. Тебе одиноко, вот ты и хочешь взять котенка, расхохотался мой внутренний голос. Поэтому я разглядывала лицо мальчика, словно бы издалека.
С того дня он стал каждый день приходить ко мне. Полдничал со мной на веранде, иногда обедал и не отрывался от планшета. Похоже, его увлекало не только птичье пение, но и голоса животных. Он с таким интересом наблюдал за всем этим, что я могла только восхищаться его сосредоточенностью.
Прошло несколько дней, и, собравшись в очередной раз окликнуть его, вдруг поняла, что так и не спросила, как его зовут.
– Совсем забыла. Слушай, я же не могу всегда звать тебя «слушай» или «эй» – может, скажешь, как тебя зовут? Вот я – Кинако. Вообще-то я Кико, но мне придумали прозвище Кинако. Славное, правда?
Я написала палкой, которая валялась на земле, иероглифы моего имени и подписала рядом «Кико». Мальчик читать умел – не знаю, правда, насколько хорошо. Я видела, как он набирал в поиске «лев» или «кукушка».
– Зови меня Кинако. А теперь твое имя. Ну? – спросила я, протянув ему палку.
Ребенок сжал ее в руке, ненадолго задумался, а потом медленно вывел:
– Паразит.
В смысле?! Я, затаив дыхание, смотрела на мальчика, пытаясь понять, что он чувствует, но не могла.
Футболку,
