сил стараться не высовываться.
Я не хотела супа. Я не хотела горячего чая, который мне приготовила мама. Я точно не хотела, чтобы отец сунул мне в руки стакан с водкой и в конце концов заставил меня выпить. Я просто хотела снова чувствовать себя в безопасности! Но наш дом был осквернен, а Алексей хладнокровно расстрелян прямо у меня на глазах, и каждый раз, когда я закрывала глаза, я видела, как это происходит снова и снова.
В ту ночь я лежала в своей постели и смотрела в окно. Рассеянные облака низко висели над нашим домом, и я наблюдала за мягким изгибом луны, когда она появлялась в промежутках между ними. Я так неохотно выпила водку, но как только жжение в горле прошло, я почувствовала, что мои конечности и разум расслабились, и я наконец перестала дрожать и обмякла в своей постели. Позволила мыслям обратиться к Томашу и задумалась, как сообщить ему о судьбе Алексея. Работает ли все еще почта? Могу ли я отправить ему письмо? Должна ли я написать ему письмо?
И наконец в этот момент из тумана и шока в моем сознании медленно возникла ужасающая мысль, которая становилась все объемнее, пока полностью не поглотила мой разум.
Томаш находился в Варшаве, учился в университете, чтобы стать врачом, как и его отец.
Алексея только что убили, потому что он был врачом.
Что, если Томаш тоже уже мертв?
Мое сердце бешено заколотилось, и дрожь началась снова. Я села и открыла верхний ящик, как следует порылась в нем, чтобы найти на дне кольцо. Я крепко сжала его в ладони – так крепко, что оно оставило глубокий отпечаток на моей коже, – а это было именно то, чего я хотела.
Мне нужно было, чтобы мои надежды поставили на мне отметину и мои мечты стали частью моего тела, чем-то осязаемым, что нельзя было потерять или забрать.
После повсеместной жестокости в первые дни оккупации нацисты сузили зону своего внимания. В Тшебине существовала процветающая еврейская община, и по мере того, как недели превращались в месяцы, именно еврейский народ нес на себе основную тяжесть насилия. С ними жестоко расправлялись, их грабили и не только нацисты, но и, к ужасу моего отца, банды местных приспособленцев, которые действовали открыто при свете дня – тем самым они стремились выразить солидарность с оккупационными силами.
Как только мы узнали, что Ян Голашевский участвовал в такой банде, отец запретил мне и Филипе видеться с Юстиной. Я была слишком напугана, чтобы ослушаться, но Филипе стал тайком убегать по ночам, чтобы встречаться с ней в поле. Нацисты установили комендантский час, и мы не должны были выходить из дома после наступления темноты, поэтому, когда Филипе отказался прекратить свои ночные вылазки на свидания с любимой, отец был вынужден смягчиться.
– Юстина может приходить сюда в дневное время, либо вы можете встречаться с ней на границе между фермами. Она не виновата в том, что ее отец такой, какой он есть, но я не позволю своим детям переступить порог дома этого ублюдка.
Ситуация в Тшебине продолжала ухудшаться. Еврейские предприятия, а следом и дома были полностью
