ты вновь выйдешь, словно на свободу,
В тот день гулять в район с самим собою.
Увидит глаз, цепляясь без усердия:
Родную серость с нежностью такою,
В которой постсоветская трагедия
Сплелась с кромешной русскою тоскою.
Сто первый километр
Сто первый километр за окном.
Платформы всё разрушенней и гаже.
Провинции в свечении дневном
Лишь снятся уголки столичной блажи.
Торгаш в вагоне вертит резво нож
И шокер, говорит – огонь-вещица.
На гопника матёрого похож.
Он предлагает всем вооружиться.
Смеются урки с тамбура хитро,
Травмат из них покручивает рыжий.
Здесь в карманах у каждого перо,
Кто в подмосковной гуще хочет выжить.
Проходит мимо урков музыкант –
Патлатенький, втихую, осторожно.
Смеются вслед ему: «Вот это франт!
Слышь, Круга знаешь, клоун придорожный?»
Пройдётся по проходам полицай,
Бандит пузатый – урканов не хуже.
Сеть пропадёт, а за окошком – край
Совсем уж дикий пролетает в стуже.
Сойду в полях, походный рюкзачок.
Оборванный и святый, как миссия,
За мной в тулупе выйдет старичок –
Как отраженье преданной России.
Ночная электричка, тихий треск
Ночная электричка, тихий треск.
Одна в вагоне я во мгле кружащей.
В межтамбурных дверях таится блеск
От приглушённых лампочек дрожащих.
За окнами черно, хоть глаз коли.
Не разобрать, что пролетает мимо.
Моргнут раз в километр фонари,
А остальное всё, увы, незримо.
Лишь отраженье – мраморная бель –
Моё дрожит уставше в серой раме.
Кочевница, ну что, куда теперь?
Самой себе я улыбнусь губами.
И не ответит зазеркальный клон,
Тряхнёт главой. Ни с кем не жаждет встречи.
Никто не ждёт его, не бьёт поклон,
И от того на сердце сильно легче.
По пути в Александров
Скрипит сквозь вешность синевы,
Трещит вагон старухой.
Отъедь две мили от Москвы –
Везде царит разруха.
Глядит обшарпанность в упрёк –
Панельные трущобы,
Поля в бурьяне. Козырёк
Платформы сгнил в чащобе.
Войдёт поддатенький мужик.
Ну как тут быть тверёзым!
Мчит электричка напрямик –
В окне пошли берёзы.
Эх,
