к закату. Думать он не мог, одолевала усталость, он даже не помнит как заснул, и во сне услышал какую-то странную, но очень хорошую песню, которую слышал и раньше, может быть тысячу лет назад или больше, но, кажется, не до конца. Только сегодня совсем по-другому звучала эта мелодия, а теплый степной ветер с запахом полыни доносил слова до самой души:
…Мой милый, слышишь, я любовь твоя,
Мне ветер с губ донес твои желанья,
До дней последних буду рядом я.
Мой Шиктыбай, а я – Айша твоя…
Он дёрнулся и проснулся, сел и стал молиться, просить прощения у Айши за то, что так надолго оставил её. Потом просил у духов прощения за свою глупость, за то, что сильно им надоедал и попросил вернуть ему, если можно, мало-мало разули, чтобы он, старый дурак, мог вспомнить, зачем он так им надоедал и самое главное – как снова здесь оказался, и… где мог потерять свой лук со стрелами. В конце концов, духи его успокоили и сказали, что утро вечера мудренее, что надо ему хорошо отдохнуть, чтобы достойно встретить самое главное событие в жизни. Он снова заснул и спал до самого восхода солнца.
Проснулся легко и бодро, и сразу же вспомнил всё, что с ним было: «Не. ет, всё же духи сильнее тех… синемордых. Когда свои в посёлке ему не поверили и как один смеялись, духи послали его в урочище, чтобы сам во всём удостоверился. И он снова увидел этих странных, не поворачивался язык сказать, людей. Вот он, Шиктыбай – люди, дома его ждёт Айша, она – люди, рядом соседи: Василиса и Пётр, Кожахмет, и они все – тоже люди!., а кто эти синемордые? Встанут боком и делаются плоскими, рот не открывают, даже когда говорят. Ф..фу, это совсем не люди, их точно проклятый шайтан придумал! Их люменевый таз шайтан придумал и отдал Сашку-малайку волкам, да..а. А ещё эти плохие люди забрали в урочище его память, наверное, когда сняли кожу с головы, кожу потом вернули, а память себе оставили. Зачем им его память? Вот почему он совсем не помнит – как здесь оказался. А хорошие духи его память положили на место… в голову». Он ещё раз, основательно, ощупал голову со всех сторон, пошевелил кожу, подёргал за волосы и уши, подвигал руками и ногами.
– Эх, Шиктыбай, Шиктыбай… однако, совсем ты старый стал. Зачем шайтану дал так сильно свою башку заморочить, устал видно, – сказал он вслух. – Однако, совсем пока не понял, как здесь оказался? Ой бай. яй! Значит, это они его в тазу привезли? Ничего не помню, вот старый баран. Спросить бы, а кого? К духам теперь до новой луны не подходи, надоел им, шибко сердиться они будут за его глупые дела.
Он встал, глубоко вздохнул, посмотрел в даль, на Бикилек, и понуро пошел домой… людям-то, нечего сказать. Сам он был уверен, что всё, что случилось – правда, Аллах свидетель, но люди… Люди, совсем засмеют.
– Эх-хе-хе… – он громко выдохнул. – Айша, конечно, поверит, только не надо ей это. Совсем она старая и на голову давно плохая стала, хуже не надо ей делать. Синемордые целых сто или сто пятьдесят лет жизни ему дают, так он согласен, только с Айшой вместе. Без неё и двести ему не надо, пусть даже у неё ума совсем мало осталось. Да она еще все
