их энергетическую пуповину…
Ульяна гадала о детстве и семье Стаса, пытаясь представить, каким он был тогда, но еще ничего о нем не знала… Странно, иногда случается так, что ты видишь человека, чувствуешь его, а тут – Стас оставался закрытой книгой, ларцом, в который никак не удается заглянуть, потому что ключ от него либо потерян, либо хранится в яйце, яйцо в утке и так далее… Поначалу Улю это раздражало, более того, – бесило, потому что его поведение не укладывалось ни в какие стандарты. Но ее тянуло к нему. Не потому что она хотела покорить, обладать, разъяснить для себя, залезть в душу и разложить по полочкам имеющееся там, а зачем-то еще, чему она не могла дать внятного объяснения. Сначала Уля приняла это за влюбленность, но потом осознала, что это иное чувство, которое просто есть, как данность: как небо и земля, солнце и луна, жизнь и смерть…
Тоска бесконечной зимы сменилась еле уловимой надеждой весны, пахнущей ландышами, затем робкими чаяниями лета с запахом сирени и жасмина и, наконец, безнадежной депрессивностью осени, предрекающей новый тоскливо-ледяной и серый сезон, а все так и оставалось зыбким, непонятным, ласково-тревожным…
Уле казалось, что Стас – маленький мальчик, потерявшийся поздним вечером на темной улице, в подворотне, мечтающий о том, чтобы его взяли за руку и привели домой, в тепло и свет, где его давно ждут, любя и волнуясь. Но у него вечно не было времени на встречи, поскольку трудоголизм поглощал его полностью, засасывая в свою воронку с безразличным чмоканием росянки, поедающей пойманное насекомое.
Даже в свое рабочее окно он видел только соседний офис напротив, и словно в насмешку, маленький кусочек неба, со зловеще проносящимися тучами-птицами, гонимыми ветром, и даже когда редкий солнечный луч заглядывал на его подоконник, Стас только недовольно щурился, смаргивая его, словно попавшую в глаз ресницу или пылинку.
Он не лгал, по большей части он полностью отдавался бумажно-административному процессу, увязая и утопая в нем и не понимая, что подменяет и заменяет этим трудоголизмом другую, не менее важную часть жизни. Добровольно надев на глаза шоры, он сузил кругозор, сосредоточив все свое внимание на деле, которое исполнял, не понимая, что нельзя все время смотреть в объектив камеры, надо иногда выключать ее, не ограничивая черным квадратом, и узревать большой, реальный мир, в полной его перспективе, видимой обычными человеческими глазами. Не раз он замечал, что ему проще сделать самому, чем объяснить задачу помощнику, а потом исправлять его огрехи, что лучше и быстрее, чем он не сделает никто. И он действительно был незаменим, выполняя и перевыполняя мыслимые и немыслимые нормы, отдаваясь поставленной задаче с пылом и жаром принятого в тайное общество неофита, стремящегося заслужить одобрение маститых мэтров. Как ни странно, его амбициозность и стремление стать лучшим, добиться большего не сделала его склочным, мелким, лебезящим, мелкотравчатым пронырой, с наслаждением гуляющим по
