зарисовки», не придавая им особого значения, но, тем не менее, желая услышать мнение о них от дорогого мне человека.
Оставшись без матери и отца, которые умерли в период моего пребывания в зоне, я воспринимал теперь Павла Федоровича не только как своего наставника, но и как самого близкого и родного мне человека. И попутный ветер, дующий с духовных высот Козэ-Ууэмыйза, для меня был в то время очень и очень кстати.
«Сердечное вам спасибо за слайды и за письмо, – писал Павел Федорович. – Ваше описание путешествия по Алтаю – готовый очерк. Читали его с Галиной Васильевной с истинным удовольствием. Образно, красочно и информативно. По существу никакой редакторской правки не требует, но, по существу же, вряд ли кто из редакторов без правки пропустит. Контрасты испугают своей реалистичностью…
Я почти месяц был в Ленинграде и в Москве. Закончил проверку верстки сборника «Н. Рерих. Жизнь и творчество»…
Как и всегда, у С.Н. очень много работы. Много и разных трудностей…» (сентябрь 1977).
В октябре 1977 года я перешел работать в Региональный научно-исследовательский гидрометинститут в отдел вычислительного центра. Здесь я познакомился с Олегом Ивановичем Лысковым, который затем также стал последователем Учения Живой Этики.
В это же время, поощренный Павлом Федоровичем, я стал наращивать свой литературный опыт на маленьких рассказах, фельетонах и стишках, которые, конечно же, предназначались, в основном, сотрудникам отделов, собравшимся в обеденный перерыв у того или иного «круглого» пульта с несколькими стульями.
«Я люблю тебя жизнь», – выводили аккорды баяна.
И в избе у стола треск лучинушки вторил ему…
Баянист, баянист, поиграй нам немного пиано
Про рябину с Урала, да прошлую нашу войну.
Поиграй, баянист, про тропинку в бору отсырелом,
По которой мы шли в свой последний решительный бой.
Пел баян – и летел каждый палец вдоль клавиш умело,
Словно тройка неслась по военному тракту домой.
И дорожная пыль оседала на наши ресницы.
Эх, баян, веселей свою звучную песню играй.
Мы на резвых конях далеко унеслись от столицы,
Чтобы сеять хлеба, возрождая разрушенный край.
Где лежала тайга, где не слышалось шума людского,
Мы с тобой, баянист, из бетона пекли города.
Твоя песня была нам поэмой грядущего дома.
Твоя песня жила, как и родина наша жила.
«Я люблю тебя жизнь», – выводили аккорды упрямо.
И им вторила песнь, в молодых отзываясь сердцах.
Баянист, баянист, поиграй же немного пиано,
Чтобы им не забыть, что вершилось на наших глазах.
Стала появляться и лирика.
Закатилось лето за дома.
В красную рябину завернулось.
А твоя таинственная юность
Словно среди ночи синева.
И твоя рука в моей руке.
И глаза
