не дало. Управляющий сказал, что в связи с окончанием войны в Европе сокращаются правительственные контракты. В производстве ожидается спад, и они вынуждены экономить на штатах. Гретхен и та, другая, девушка были приняты на работу последними и, естественно, первыми подлежали увольнению. Мистер Хатченс очень волновался, говоря ей все это. Даже достал платок и несколько раз трубно высморкался, как бы доказывая, что он тут ни при чем. Три десятилетия работы с бумагами оставили на мистере Хатченсе свой след – он сам стал похож на бумагу, словно оплаченная квитанция, пролежавшая много лет на всякий случай, пожелтевшая, истрепавшаяся по краям. Волнение, звучавшее в его голосе, казалось таким же несовместимым с ним, как если бы слезы выступили на картотеке.
Гретхен пришлось утешать мистера Хатченса. Она сказала ему, что и не собиралась всю жизнь работать на заводе Бойлена и понимает, почему ее увольняют в первую очередь. Но она не сказала мистеру Хатченсу об истинной причине увольнения и чувствовала себя виноватой перед другой девушкой, которую принесли в жертву, чтобы замаскировать этот акт мести Тедди Бойлена.
Она еще не придумала, что будет делать, и намеревалась сказать об увольнении отцу, когда спланирует дальнейшую жизнь. Однако сегодня отец впервые вел себя как человек и, может быть, по окончании ужина, радуясь успехам одного ребенка, проявит снисхождение и к другому своему дитяти. «Значит, скажу за десертом», – решила Гретхен.
Ко дню рождения сына Джордах испек и торт. На сахарной глазури горело восемнадцать свечей – семнадцать и еще одна, чтобы Рудольф продолжал расти. Когда Аксель внес торт в комнату и все запели «С днем рождения, дорогой Рудольф», в дверь позвонили. Пение прервалось на полуслове. Звонок в доме Джордахов почти никогда не звенел. Никто не приходил к ним в гости, а почтальон опускал почту в прорезь в дверях.
– Кто это, черт побери?! – недовольно проворчал Джордах. Он враждебно реагировал на любые неожиданности, словно за ними обязательно крылись неприятности.
– Пойду посмотрю, – сказала Гретхен, уверенная, что внизу у двери стоит Бойлен, а за ним припаркованный «бьюик». От него всего можно ожидать.
Она побежала вниз по лестнице, а Рудольф тем временем задул свечи. Гретхен была рада, что принарядилась ради Рудольфа и уложила утром волосы. Пусть Тедди Бойлен погорюет о той, которую он больше никогда не получит.
Открыв дверь, она увидела двух мужчин. Она знала обоих. Мистер Тинкер работал на заводе Бойлена, а его брата-священника, краснолицего толстяка, похожего на портового грузчика, по ошибке выбравшего не ту профессию, знал весь город.
– Добрый день, мисс Джордах, – сказал Тинкер, снимая шляпу. Голос у него был плаксивый, а лицо с обвислыми щеками так вытянулось от огорчения, что можно было подумать, будто он обнаружил в бухгалтерских книгах страшную ошибку.
– Здравствуйте,
