дедушки, с которым прожила уже почти сорок лет, а потому сроднилась с ним окончательно, как умственно, так и физически. А вот папа отреагировал так, как впервые в жизни можно было видеть от него, а именно с похвалой в мой адрес.
– Моя школа! Мое воспитание!
После чего он выхватил из бабушкиной руки предназначенную для меня купюру и добавил:
– Водички себе на работу куплю.
Как я выдержал очередное поражение? Да никак! Равнодушно, иронично, наплевательски! Я впервые не испытал ничего ни радостного, ни грустного от того, что мои достижения прошли мимо моей семьи и были никем не замечены. А единственным из всех ее членов, кто обратил хоть какое-то внимание на мои успехи в учебе и даже скромно вознаградил меня за них, была моя бабушка. Впрочем, даже она радовалась за меня совсем недолго и уже скоро растворилась в просмотре очередного мексиканского или бразильского сериала прошлых лет.
Все произошедшее совпало с моим выступлением на перекладине во время сдачи нормативов по физкультуре. Я блеснул на глазах, но далеко не у всех, но все же блеснул. Мой многократно выполненный подъем тела в висе был по достоинству оценен только моим преподавателем, который тут же, спустя пару минут, отбросил от себя внезапно навалившуюся радость, разбив ее невидимые возможности реализации моего потенциала. И было это связано, прежде всего, с отсутствием базы для тренировок и создания из показавшего себя мальчика спортсмена. А второй причиной снова был я. Такой нескладный, кривоватый, низенький.
Я снова оценил свою победу так, как оценивают только поражение. Но на этот раз я не стал делать из этого трагедию, просто откинув от себя все мысли о случившемся и решив, что теперь, с этой самой минуты, все то, что я делаю в своей жизни, я делаю только для самого себя. Плевать на окружение, на отсутствие мнения у других, на искажение этого мнения не в мою пользу, на равнодушие и холодность, на неправильные, на мой взгляд, оценки.
Итак, наш поезд прибывал на не очень большую железнодорожную станцию, где меня, маму и сестру встречал наш папа, находившийся там, в том городе, что стоял вокруг этой станции, уже больше месяца. Утреннее августовское солнце начинало потихоньку припекать. Вагон медленно приближался к перрону. Мы уже встали со своих мест и начали, подтягивая за собой наши чемоданы и сумки, медленно протискиваться к выходу вместе еще с двумя парами пассажиров, которые выходили на этой же станции.
Страшная девушка продолжала с грустным видом неподвижно сидеть на своем месте и, почти не моргая, смотрела в окно. Двигаясь мимо в направлении тамбура, я иногда поглядывал в ее сторону. Не знаю, зачем я это делал. Видимо, из-за того, что начал чувствовать в ней что-то родное, общее, объединяющее нас. Ведь оба были страшными, даже уродливыми на вид. И если я уже начинал с этим мириться, пройдя через большую серию неудач, тщательно проанализированных мной, то этой девушке было явно тяжелее только потому, что она должна, по сути своей, относиться к прекрасному полу, а сама таковой не является.
Мне
