поправила полотенце, он отвел глаза в сторону. Элис отпустила Эдварда, и его рубашка теперь выглядела так, будто из нее хотели надуть воздушный шарик, но ткань оказалась слишком тяжелой для этого, и, зря скомкав, ее бросили и убежали дальше, в поисках более подходящего материала.
***
Эдвард надеялся, что они смогут поговорить на следующий день, когда первая злость Элис утихнет. И не то, чтобы он сильно ошибся, – скорее, не слишком хорошо предугадал ее действия, потому что в следующие несколько дней, – к его немалому удивлению, – она выстроила свой распорядок дня так, чтобы как можно меньше встречаться с ним. Теперь он завтракал без нее, и на все его вопросы Кайла отвечала одним или двумя-тремя словами: «уехала», «будет поздно», «ничего не сказала». Конечно, о том, куда она уезжает с утра пораньше, он мог спросить и саму Эл, но для этого ему сначала нужно было ее увидеть, что теперь, учитывая недавний разговор, стало большой редкостью.
В один из таких дней Эл приехала домой раньше обычного. Радостная и возбужденная, она тихо напевала какую-то песенку, когда столкнулась в коридоре с Эдвардом. Улыбнувшись чему-то, она оглянулась, остановила взгляд на газете, зажатой в его руке, и хмыкнула, словно спрашивая: «Как тебе не надоело таскаться с этой нацистской чушью?». Проследив за взглядом, он тоже посмотрел на газету с жирными готическими заголовками, положил ее на столик и пошел следом за Элис, которая уже настраивала радиоприемник на волну, где передавали музыкальные концерты.
Время шло, а концерт все не начинался. Вместо этого Кельнеры долго слушали, как где-то далеко, надрываясь в механических радиоволнах, Йозеф Гиббельс выступал с новыми воззваниями.
Повернувшись, Эл взглянула на закрытую дверь, заметила Эдварда и пожала плечом. В правой руке у нее был зажат листок с какими-то записями. Она перечитала написанное, зажгла спичку, и положив листок в глубокую пепельницу, медленно подожгла его с двух сторон. Язычки пламени, переходя из синего в желтый, резво побежали по плотной бумаге, и скоро от написанного ничего не осталось. Высыпав пепел в камин, Элис присела перед ним, перемешивая пепел. Потом поднялась, расправила широкую юбку и шагнула вперед, где Милн, словно часовой на посту, стоял без движения.
– Я видел записку. О какой поездке в Лондон идет речь?
Элис подняла на него глаза и весело рассмеялась:
– Харри, ты говоришь как телеграфный столб.
Она улыбнулась.
– Я уезжаю в Лондон, герр Кельнер. И так как возвращаться сюда не планирую, то…
Эшби помолчала.
– … Была рада познакомиться. Не могу сказать, что работать с вами мне понравилось, но было довольно занимательно. Обещаю, – голос Эл зазвучал торжественно, словно было Рождество, и она обращалась к гражданам Соединенного Королевства вместо королевы-матери, – что никому ничего не скажу!
Эдвард скрестил руки на груди и прислонился к двери.
– Не припомню в сообщениях ничего подобного.
– И не нужно, Кельнер. Я вернусь в Лондон, скажу, что не хочу больше служить на благо отечества,
