друзьям,А врагов это не успокоит,
Но зато успокоишься сам
И узнаешь блаженство такое,
От которого был ты далёк
В твои давние, грешные годы.
…
Ах, зажечь бы вновь тот огонёк,
Поглядеться в уплывшие воды!
«Читаю Рубцова и плачу…»
Я умру в крещенские морозы…
Читаю Рубцова и плачу,
И жалко его до слёз,
И я своих слёз не прячу
В жестокий крещенский мороз.
Он сам предсказал свою гибель
И дату её угадал,
Когда он губами сухими
Те несколько строк прошептал.
Ведь в нашем жилище убогом,
Залитом дешёвым вином,
Поэт тем и радостен Богу,
Что не помещается в нём.
Воспоминание о городе
Шпилей несгораемые свечки,
Свежий ветер холодит виски,
Побежали белые овечки
По измятым простыням реки.
Холодок шершавого гранита,
Оторопь покинутых дворцов
И звонки трамваев деловитых
По телам натруженных мостов.
Это то, что в памяти непрочной
Долговечнее других примет
Ощущает старый полуночник
В череде давно прожитых лет.
То, чем душу он свою врачует.
Ведь когда он сам расплаты ждёт,
Душу ту обнимет, поцелует
Жемчугом облитый небосвод.
«Я знал, что искал, и не знал, что искал…»
М. Трегеру
Я знал, что искал, и не знал, что искал,
Итог, как ты знаешь, один.
Нас тычет носом в начало начал
Усталое время седин.
И вот закольцован пройденный путь,
И нет другого пути.
А время? Оно не щадит ничуть
И не говорит: «Прости!»
Выход. Он там же, поди, где вход.
Вагоны летят по кольцу.
И в книжки глядит равнодушный народ,
И слёзы текут по лицу.
«Ведь изящней колокольни, чем у Крюкова канала…»
В воды Крюкова канала поглядим и мы с тобою…[2]
Ведь изящней колокольни, чем у Крюкова канала,
Я нигде и не увидел, хоть объездил много стран.
Величаво и спокойно в зеркала воды глядится,
Звон её неторопливый льётся плавно сквозь туман.
У Никольского собора пахнет дальними морями,
В облаках над ним витают души скорбных моряков.
Мы помолимся неслышно и прохладными руками
Свечки жёлтые затеплим у знакомых образов.
И, дойдя потом неспешно до шершавого гранита,
Вдоль канала, вдоль канала мы пройдём – рука в руке.
Потому что наша память серым жемчугом разлита
Здесь, и только. Здесь – и только. И пульсирует в виске.
«Я хотел написать о Мойке…»
Я хотел написать о Мойке,
Что вначале звалася Мьёю,
Про
Строка из песни Михаила Кукулевича.
