к тете Нафисе – к ней ближе, а там решим». Паренек утопает в моей зеленой куртке. Только сейчас замечаю, как он похож на меня в детстве. Большие удивленные черные глаза, кудряшки, родинка на носу. Ерунда какая-то.
– Ибрагим, пойдем, я отведу тебя в теплый дом к одной очень доброй тетеньке. Там ты согреешься, накормим тебя и начнем искать твоих маму и папу, а?
– Мне нельзя.
– Что значит «нельзя»? Родители сказали ждать здесь?
– Нет. Просто нельзя.
– Ну, глупости, – говорю прямо как моя мама.
Но она бы знала, что делать. А я только беспомощно смотрю в эти большие знакомые глаза.
– Ничего не глупости, я не глупый. Айше говорит, я очень умный. А ей семь, и она все понимает.
– Айше – твоя сестра?
Откуда-то точно знаю, что да, сестра. Мальчишка кивает. И я усаживаюсь в снег, голову ломит от боли и еще больше от нелепости происходящего.
– Пойдем со мной, – все-таки пытаюсь выманить мальчика в тепло чужого дома, чтобы там, под электрическим светом, вне ошалелости этой белой пустыни, удостовериться: я в своем уме.
– Не-а!
Паренек шагает назад, натыкается на скамейку и быстро-быстро проползает под ней. Кидаюсь следом, но за скамейкой уже никого нет. Только в снегу лежит моя куртка, холодной зеленой кучкой. А мальчика и след простыл.
Смотрю под скамьей, обхожу деревья, потом уже остервенело бегаю по парку, кричу, как дурак:
– Ибрагим! Ибрагим!
На третьем круге наконец доходит: снежная пустыня играет со мной. Выбираюсь из парка. Тут уже рукой подать. Тетя Нафиса счастлива видеть меня. Отдаю книгу, тете хватает выдержки не выказать удивления. Анатомический справочник приземляется на тумбу в прихожей – и останется там, подозреваю, на веки вечные.
– Ох, как крутит, как крутит! Так уж никто из наших детей на улицу не пускает. Пусть снежок-то осядет. Вот тогда и погулять будет можно. Правильно говорю?
В прихожей топчется и Зейнаб. Смотрит на меня, потом на маму и закатывает глаза. Улыбаюсь.
Когда мы остаемся одни, спрашивает:
– А ты чего с курткой в руках пришел? Холодно же.
– Да снял возле дома, – вру я.
– Понятно.
Зейнаб ничуть мне не верит, но не допытывается. Она и в детстве в душу никому никогда не лезла. Потому мы дружили. Это была спокойная, молчаливая дружба, о которой не жалею, по которой скучаю.
– Все-таки допекла тебя тетя Айше, да? – подкалывает меня Зейнаб.
– Да, мама хорошо знает, чего хочет, – отвечаю, ничуть не обидевшись.
– А ты знаешь?
Вспоминаю про мальчишку, замерзавшего в снегу. И не могу выдавить из себя ни слова. Что со мной происходит? Чего я хочу? Мы сидим с Зейнаб молча в гостиной. И нам не нужны слова.
Когда метель успокаивается, я собираюсь домой.
Подруга провожает меня, а на пороге говорит:
– Я скучаю по нашей дружбе, Ибрагим. Ты можешь приходить к нам, как в детстве.
