руководства.
– Я все понял, Лаврентий Павлович! Спасибо за разъяснение. Вы совершенно правы. Извините, пожалуйста… Если разрешите, Лаврентий Павлович, я позволю себе только напомнить, что эти заключенные уже получили сроки… Вот почему считаю своим долгом отметить… – Он снова в нерешительности запнулся. – Перерешать, как говорится, заново, да на всю катушку? И без соответствующего на то постановления, Лаврентий Пав…
– Погоди! – слегка повысив голос, оборвал его Берия. – Какое еще «постановление» тебе нужно?
– ЦК, Лаврентий Павлович…
– Какого… ЦК?!
Баштаков съежился. Казалось, стал еще меньше ростом, еще более щуплым, едва заметным. Растерянно произнес, как само собой разумеющееся:
– Нашей партии, Лаврентий Павлович… ЦК ВКП(б).
– А я тебе – не ЦК ВКП(б)?
– Что вы, Лаврентий Павлович?! Вы – выше, Лаврентий Павлович… – сконфуженно, теряясь в догадках, Баштаков изо всех сил старался как-то выйти из положения, которое уже, кажется, сулило то, о чем и подумать страшно. Поэтому он еще более заискивающе продолжал: – Безусловно! Я только хотел, Лаврентий Пав…
– Ты прекрати долдонить: «Лаврентий Палыч», «Лаврентий Палыч…»
Берию задело за живое. И не столько сама постановка вопроса, сколько тот факт, что какой-то ничтожный начальник из собственного ведомства не признает безграничности его власти. Он тихо произнес:
– Ты отвечай: кто я?
Баштаков оторвался от края стула, выпрямился, но при этом невольно втянул голову в плечи. Берии показалось, что начспецотдела встал на колени. Он приподнялся в кресле, бросил на него взгляд.
У Баштакова дрогнул голос:
– Дорогой Лаврентий Павлович! Вы член Политбюро! Вы наш нарком, Лаврентий Павлович! Вы самый близкий и самый… Вы наш бог!
Берия оборвал Баштакова:
– Не твой. Понял? Я сталинский народный комиссар над всеми народными и антинародными комиссарами!.. Это ты заруби себе на носу!
– Так точно! – выпалил Баштаков с некоторым облегчением. – Это знают все. Вся страна! Весь…
Берия уже наклонился к Баштакову, словно намеревался поведать ему нечто сокровенное. Еле слышно сказал:
– Уходи отсюда, пока тебя самого не отправил туда, – и он ткнул в потолок пальцем, – раньше всех.
Начспецотдела сорвался с места, точно пушинка, уносимая ураганом. Подкашивались ноги. На беду, у самого выхода подвела мастика, которой накануне до зеркального блеска натерли паркет: он поскользнулся и распластался на съехавшем вместе с ним ковре. Впопыхах вскочил, с трудом открыл сначала первую, затем вторую высоченные тяжелые двери и, не обращая внимания на присутствовавших в приемной, быстро прошмыгнул мимо.
Естественно, никто из свидетелей этой сцены не шелохнулся и не только ни с кем не переглянулся, но и глазом не повел. На некоторое время все замерли.
Установилась зловещая
