длинные колонки цифр.
– Эта выдержит? – с деланным участием.
– Твои слова да богу б в уши, – басовитый отклик лаборантки.
А Томасик не видит панелей, от которых добиваются необыкновенной стойкости, лаборантку у стола, лаборанта, пробежавшего к люку в подвал за какими-то дополнительными гирями, и как он вынырнул, не видит. Она глядит, не открываясь, на Ничкова, трогает пальцем его щеку.
– Да, вывозился, – он вытирает пыльное лицо пыльной рукой.
– Паша, ты доволен?
В этот момент она, наверняка, более красивая, чем обычно, и готова например, к такому ответу: «Да, ведь есть ты».
– Тут дело!
И говорит (не то). О каком-то другом институте, где никакого дела, много бумаг. Умный руководитель Гуменников…
Ей грустно! В длинных пальцах (ногти сверкают перламутром) вертит ненужный проводок…
– Павел Владимирович! – фальцет Женьки. – А на эту сторону увеличить нагрузку или потом?
– Иду! – и он идёт к лаборанту.
Солнце, в воздухе цементная пыль. Проводок крутит, кидает… Вдруг одна нога – над пустотой. Балансирует, но… И догадывается: с ней нерядовое. Она падает…
…Томасик маленькая днями одна. В квартире телефон. «Мама, ты когда?» «У меня заочники…» Дома где-то в девять, но на кухне долго проверяет контрольные: свет под дверью. «Мама, а ты когда ляжешь?» «Спи, мне некогда».
Ныне предлагает: «Давай поговорим по душам…» Отужинали. И от беседы «по душам» не застрянет в горле купленная в «кулинарии» котлета.
– Как ты могла где-то там оступиться? На работе надо быть внимательной, аккуратной, не тратить время на посторонние разговоры, чётко выполнять обязанности…
Опытный педагог, наготове блоки фраз, говоренных годами. Когда она так начинает «по душам», дочка делает непроницаемую мину. Думает о том, как выпросить денег на одежду, туфли, бельё.
Вдруг не блок:
– …ты, наверное, влюбилась, будь откровенной… Гуменников тебя старше на двадцать пять лет…
– Что?!
– Илья Ильич не отразим… – А глядит мама с ненавистью!
Ха-ха-ха! Ну, и ну! Одноклассницы: «Томка, ты влюбилась в Вовку (в Петю, Игоря, Вадика)»? Она в упор не видит этих ребят, но ревнуют к ней. Цирк: мать ей напоминает ревнивую школьницу! Первая любовь! У Тургенева, вроде, и отец, и парень любят одну девчонку.
– Да, мама, любовь, – тихо, будто кроме них в квартире подслушивающее устройство. – Это пытка… Я, волевая… была… – И днём, до падения, хотелось рыдать. – Я не могу, не могу терпеть эту любовь! У меня нет энергии её терпеть! – выкрикивает и, наконец, рыдает.
У матери в лице: «какая-то комедия?» Но нет, правда. Да, такая правда! Синоним горя и… любви. Когда откровение озвучено, не только мать, но и она понимает, до чего это правда.
Мама горда её неприступностью. И вот хоть «скорую»: больна…
– Ерунда…
– Ерунда?! Я уже в подвал упала!
О
