кто как себе выбирает. Так живешь – значит, хочешь так жить. Как так люди живут, будто смерти нет вовсе!
Тему смерти я с ним обсуждать не люблю. Темы я обсуждаю по телефону с Майоровым.
– Знаешь, Андрей, – сказала я как-то ночью, свернувшись в кресле, – даже если б мы захотели друг друга и ты не был бы православным, не смотрел бы, что Лёня – твой друг, что ты женат, и я бы на это не смотрела, нам секс вообще ничего бы не дал.
– Скажи почему.
– А о чем бы мы говорили после, шептались, смеялись – после первого раза, когда можно наконец не таиться, в тот момент, самый лучший, когда в фильмах подходят к окну или закуривают?
– Да, пожалуй. У меня сейчас телефон на подушке.
И вот нашей темой стал Чмутов – стал потихонечку, невзначай, я исподволь его поругивала, чтобы Майоров хвалил, и улыбалась, заслышав его имя.
– А-а, ты тоже подсела на Чмутова, – догадался наконец Майоров. – Ты же знаешь, что Фаина его снимает?
Чмутов только что снялся в ролике, где два юбиляра, Гете и Пушкин, лезли на старую телевышку, чтоб плюнуть в вечность – Фаинка делала сюжет на конкурс памяти Гете, ролик шел три минуты, и Игорь, изображавший Пушкина, едва мелькнул на экране. А мы-то с Зойкой так уютно устроились с чаем у телевизора! Потом Фаина сняла Чмутова в нескольких передачах, и теперь он сам пытался снять Фаинку. Игорь, если верить Фаинке, делал ей очень конкретные предложения, но она была с юности сыта своим режиссером. Я упорно пыталась Игорю это объяснить: бывший Фаинкин муж компостировал в трамваях комсомольский билет и разгуливал по городу в зеленых колготках – в те годы, когда Чмутов еще был пай-мальчиком и слушал Лёнины лекции по совправу. Чмутов быстро вычислил наш телефонный треугольник.
– Полтора часа с Фаиной, я засек! – говорил он вместо приветствия. – Мы с Майоровым вас застукали.
Игорь читал мне по телефону стихи, много стихов, пропевал каждый звук, каждое слово, он любил то, что читал, исполнение было эффектным, но стихи при этом становились похожими – как римские храмы, которые пробегаешь с экскурсоводом. У него были свои кумиры: Мандельштам, Высоцкий, Еременко. Он почему-то ненавидел Пастернака. По вечерам мы с трудом дозванивались друг до друга. Чмутов вписался в наш привычный кружок, превратился в главного гостя, свежую кровь, телефонный стимулятор. Он обзванивал всех перед выставками и фестивалями, первым отзывался, если видел кого-то по телевизору. Хвалил возбужденно и щедро, критиковал осторожно, не увлекаясь. Он западал на таланты, будоражил других, бредил проектами, хотел шума, славы и денег – не обязательно для себя.
– Лёнюшка, а давай Ватолину премию дадим. Демидовскую. Хороший же поэт, есенинский. И поддержать бы надо, в запое ведь человек.
– Лёнюшка, тут потрясающая акция намечается, «Дилетантские танцы». Ты бы принял участие…
– Что он звонит? – ревновала я.
– Дурь
