цвет, даже у корней, – таких сосен вообще не бывает! Муравьи черненькими штрихами. Лёня пошел узнавать цену. Я что-то промямлила, Алла настаивала:
– Признайтесь, о чем вы думаете? Только искренне!
Признаться искренне я не могла: я думала, что в углах нашей квартиры скопилось множество картин, картины падают, Майоров их реставрирует, а Диггер может и ногу рядом задрать.
– Я думаю, как мало в нашей жизни живой природы.
Мы выезжаем из города. Голые деревья ждут тепла. Стволы живые, ветви доверчивые. Проезжаем поля, погружаемся в сумрак елок. Девочки попарно разговорились, а в хвосте разминается мужской клуб с пивом и гоготом: картавит Розенблюм, частит Майоров, зловеще басит режиссер из Питера, но поверх всего этого я слышу чмутовский баритон, возбужденный, какой-то нездоровый. Как гнусавый кондуктор, он вдруг возвещает на весь салон:
– Слышь, Ларча?! Мне Ирина Горинская вчера рассказала, что я детей своих ставил на карниз, бабу шантажировал, побуждал к сексу!
Кровь ударяет мне в голову, обжигает стыдом, я снимаю шляпу. Не знаю, опровергать или нет – про карниз мне сказал Майоров. Значит, вот чего нужно с ним опасаться! Осторожно поворачиваюсь к Ларисе.
– Бред какой, – отвечает Ларча отчетливо, – мы ведь, как въехали, первым делом решетки поставили.
– Конечно же бред, – соглашаюсь я тихо, возвращая шляпу на голову, – зато какая легенда…
Делаю вид, что никто не оконфузился, трещу с Мариной. Бесперебойно, как повелось с того дня, когда Майоров привел ее к нам, хрупкую, скромную, сильно накрашенную студентку. Андрей регулярно приводил в наш дом длинноногих девчонок, тогда-то я и узнала, что все мое вышло из моды: талия-бедра, небольшой рост и ладные, как у цирковых ассистенток, ноги. Я была доцентом в декретном отпуске, кормящей матерью, обрастающей после стрижки под ноль. Марина училась на втором курсе СИНХа и работала в канцтоварах. Я разглядывала, как теперь красятся: очень темным, до самых бровей. Марина сидела в уголке на краешке стула, Майоров бросался к ее ногам и жаловался, что эта красавица его не любит. Красавица поджимала колени и теребила тесемочку на кармане.
– О, я помню, – опознала она мою футболку, – у нас в поселке продавали такие! Это ведь с московской Олимпиады?
Я прикидывала, сколько же лет моей футболке, и пыталась найти верный тон. Пекла пиццу с тушенкой, что-то рассказывала, смешное и про байдарки, я была уверена, что нравлюсь гостье. «Я была от тебя в таком ужасе», – призналась через несколько лет Марина.
Андрей с задней площадки пролез к нам через стулья и стонет:
– Чмутов сказал, что у вас вчера был секс по телефону.
– Точно, был, – соглашаюсь. – А что ты волнуешься? У Лёнечки неприкосновенность, а я взрослая тетя.
Я слишком хорошо помню злые майоровские подачи. Он уговаривал Лёню креститься, а меня спрашивал:
– Вот что тебе нужно для счастья?
А я тогда так хотела, чтоб
