поэма Конца). Вспомните, как частно вам приходилось ночевать с вашими вполне невинными друзьями в одних постелях или на одной вокзальной лавке.
Это решило (почти) всё. Наташка не могла не согласиться. Они действительно проходили (в этом Аиде) как тени Орфея и Эвридики.
Орфея – уже после его свидания с менадами.
Итак, пока мои герои в привокзальном буфете словно бы (наскоро) перекусывали грядущею им дорогой, а так же: безвкусною котлеткою с холодным жареным яйцом, запивали «тогдашним» – либо скверным кофе с молоком, либо (как Цыбин) – скверною водкой; в этот сакральный миг был им дан хриплый (но с потугами на задушевность) женский голос, объявивший по радио отправление.
А потом Натали и он, человек ей давеча совсем неизвестный, погрузились в электропоезд до Малой Вишеры.
Бывал ли ты, читатель, на Московском вокзале города Санкт-Петербурга? Конечно, нет, если ты не наведывался до 1914 года (тогда город так и назывался) на вокзал Николаевский; но (очевидно) далее город следует именовать именно Санкт-Ленинградом (что особенно утверждено годами блокады).
Впрочем, не будем сейчас углубляться в тонкости. Не будем ничего растолковывать ни о Царстве Божьем СССР, ни о пограничности Санкт-Ленинграда (города тонких материй и холодной гордыни); быть может, чуть позже (но – не обещаю).
Скорей всего, читатель (если ты в разумном возрасте, а не «жертва е. г.», Московский вокзал Санкт-Петербурга тебе доводилось посещать. Стало быть, пседо-романтика и судьбоперестроечная беспощадность отъезжающих толп знакомы ли душе твоей, как и ощущение какого-то нечистого, денежного к тебе интереса?
Впрочем, о чём я спрашиваю, ведь тебе знакома наша новая жизнь, наша nova vita, и великий флорентиец Алигьери здесь почти (ибо всё же писал о кругах) ни при чём.
Скорей, ближе нам римлянин Аниций Манлий Торкват Северин Боэций (ок. 480, Рим ок. 525, Павия), – философ, теолог, поэт, музыкант, математик, переводчик, знаток греческой литературы, политик и дипломат, бывший одним из самых образованных людей своего времени (да и последующих 3-4 веков тоже, во всяком случае, в Европе).
Речь не только о его теории музыки. Речь о том, что «Если бы ты молчал (не убивал ни мысли, ни людей, прим. автора), то и остался бы философом.»
Не случаен и вокзал (зал вокала) с его человеческой гаммой (не до и си, а альфа и омега); но (опять же) обо всём этом чуть позже.
Что подвигло утонченную (и стремительно стареющую) Натали на эти тяжкие (хотя и многим легче, нежели в екатерининский век) перегоны, я уже отчасти делал поясняющие намеки; да и к чему подробности, есть ли у меня какой к ним особенный интерес?
Нет интереса у меня – к чужим иллюзиям; мне бы свои развеять.
Так что о причинах натальиной подвижности – позже, быть может; но поезд (как и моя история) – совершенно так, как это принято у всех поездов, поначалу и не помчался во всю свою механическую мертвую мощь, но н- еспешно (словно бусины четок перебирая) миновал несколько платформ.
Ничего! Скоро он (как и мой рассказ) разгонится, и замелькают за окнами деревеньки в десяток
