в Царство Божье СССР; быть может, хорошо, что Цыбин не знает о названии.
Что бегство из Санкт-Ленинграда (а не из Петербурга) никогда ни до добра, ни до Первопрестольной не доведут; так что Цыбин не предугадает, что его ждёт в другой моей истории (романе Как вернувшийся Да'нте).
Зато (что далеко ходить) – попутчики Натальи и Цыбина прекрасно обрамляли собой их сумасбродную эскападу:
– У тебя и у любой твоей бабы понимания жизней очень разнятся, это закон природы, – повторил не вполне похмелённый сосед.
Тотчас рядом сгустилось нечто. Более того (даже так) – нечто позволило себе быть почти озвученным. Нечто (если моё «я» – не кто, а что: функция персонификации какого либо качества) принялось персонифицировать ситуацию:
– Вспомни ещё о декабристках – они наглядны и возвышенны (хотя и статистически ничтожны); к чему нам будущие (причём – пошлые) телепередачи, если можно (отчаявшись в будущем) говорить о прекрасном прошлом? – заявил(а) этот (эта) нечто (ну не похмельный же спутник-попутчик); Цыбин – всё слышал и наблюдал, и восхищался искусством беса.
Бес – невидим, но – слышим; всегда – невидимо, но – ничтожное «здесь и сейчас» мнится сущим.
Иногда Цибин – видел невидимое и слышал неслыханное. Он (человек внимательный) – не был уверен в своём психическом здоровье, но – в состоянии души был не уверен ещё больше.
Всё это – ничему в нём самом не мешало. Дело было в гармонии.
– Это? – ничуть не перебив этого (чужого ему – надеялся он) «нечто», сказал он «своей» (приспособленной им для себя) Наташке; он – ничуть не удивлённый пластилиновостью времен и культур.
Если в мире, где возможна так называемых «материализация чувственных образов» (известная цитата из фильма) – места, времени, пространства, то и тела человеческие есть пластилин; сам он понимал всю бредовость данной сверхчеловековой позиции (хотя бы потому, что тела – крайне хрупки, и сил у сверхчеловека – весьма немного).
– Это самогон, – сказал он (давеча, на вокзале – отведавший тамошней водки, чувствовал тягу перебить её поддельность)
– Что?! – изумилась Наталья.
Её изумление было вызвано негаданной гармонией: окружения, настроения и названия напитка. Не забудем наперед, что подобные изумления случаются с людьми сплошь и рядом: искусственные люди полу-Содома (современного мира постмодерна) ещё способны любоваться натурой; но – примет ли натура обратно?
Да и сами гомункулы культуры – не захотят: в натуральном «хозяйстве» тела – придётся бороться за всё настоящее (живое) против всего мёртвого.
Причём (и это многое определяет) – мир не будет на твоей стороне.
Но! Мир миром, а самогон самогоном. Цыбин, ничуть миру не противореча, извлек из коробки флягу и взболтнул коричневую и почти янтарную жидкость, сразу же в ней засиявшую.
– Это самогон, – повторил он.
– Что?! Не может
