об осложнениях писал только вразброс, ничего не поясняя и не доказывая, – то, что он описывал, для него лично доказательств не требовало. Такие страницы он пропустил. Вот он дошел до заметок об общении с ним людьми, его коллег, которые подходили к нему после тяжелой практической работы. Кроне, по сравнению с тогдашней реакцией, сначала вздохнул, потом встрепенулся: он припомнил, как ярый смех раздирал его при прослушивании записей. Но уже тогда: пройди еще немного времени – и отреагировал бы он вдумчивей. Ведь он вскоре все понял.
Зато есть что вспомнить, хотя это и не совсем то: как реагировали люди на его поведение, – вот что хотелось бы узнать, вернее, найти в заметках. Ибо этот момент совершенно вылетел из памяти Кроне – он не помнил, что выражали собой люди до того, как он заговорил о бесчувственности. Они могли быть готовы услышать нечто новое – или новое старое – о себе или находились в состоянии безразличия? Какими они были?
Кроне не задавался ранее этим вопросом, – возможно, и вплоть до предположения старшего планировщика. Из слов того вполне вытекает, что человек в период его осложнений находился на высшей ступени бесчувственности. Да, здесь начинает править и личное любопытство: он как-то так свыкся с началом своей успешной карьеры, но он никогда не анализировал состояние бесчувственности на тот момент. Он и не мог – его работа, как потом стало понятно, только подходила к этой универсалии. А что творилось с универсалией?!
«Она была!.. Да ее и не могло не быть, – усмехнулся по-детски Кроне. – Как я не замечал?»
Все дело в том, понял профессор, пересев на диван, что он действительно вышел на бесчувственность случайно. Это подтвердили записи, которые он только что пересмотрел. О бесчувственности в них не было ни слова.
И он снова вернулся к продолжению мысли старшего планировщика, – что это были за люди, которые «сделали» ему карьеру.
Через секунды у Кроне вообще испортилось настроение и он небрежно вытянул ноги – от осознания, что нельзя вернуться к истокам появления городов нового типа… и бесчувственности, конечно.
III
Точно клубок с нитками, Дэни распутывал Оле-Виват, делая все новые и новые открытия. Одно время он особо присматривался к домам, а теперь перешел к целым улицам, стараясь каждый свой выходной обходить по несколько улиц целиком, в основном длинных, чтобы в дни работы, после смен, прохаживаться по более коротким и менее утомительным переулкам и тупикам.
Насчет тупиков когда-то слышалось много пожеланий, чтобы их либо «позакрывать», либо как-то продлить до ближних магистралей, – для всех было совершенно очевидно, что они выглядят некрасиво, особенно сверху, с домов, зато занимают некоторое пространство. Дэни рассказывали об этом. Потому он немало удивился, когда обнаружил за один из вечеров два тупика, а через три дня – и третий.
Но больше его поразили улицы. Дэни обходил их, наверно, с половину –
