таскать кашу со всеми из одной миски и с удовольствием смеяться местным забористым шуткам. Впрочем, шутки были так себе, от братьев Обр слыхал и похлеще.
Вот только в каморе этот злосчастный Лекса спать не мог. Сны-то остались Обровы. В темной духоте под храп сыновей старосты три ночи подряд снилось ему одно и то же: острог в Малых Солях и петля на шее. Поэтому он перебрался в артельный сарай, где лежали запасные сети, латаные паруса, а под крышей висела-вялилась рыба. Ветер гулял в том сарае от стены до стены, постукивал рыбьими тушками, но Обр был доволен. Староста тоже: еще бы, даровой сторож.
Дни текли, как вода под веслом, наматывались, как канаты невода на скрипящий шпиль. Два артельных карбаса сначала долго расходились, опускали сеть там, где знающим людям казалось лучше, медленно тянули ее, потом сходились под скрип тяжело крутящихся шпилей, подтягивали матицу[19], полную трепещущей рыбы. И так изо дня в день, если не мешала погода. Но погода стояла на диво тихая, хоть и холодная. Правда, здешние считали, что это и есть самое настоящее жаркое лето. Привыкли, что Злое море вечно холодом дышит.
На берегу улов попадал в руки женщин, которые с немыслимой быстротой избавляли рыбу от внутренностей и чешуи и отправляли в бочки. Обр загляделся на их руки, летавшие со сказочной ловкостью, корявые, красные, со сведенными от холода пальцами. Нюська говорила: «У нас у всех руки такие».
Хорт поискал глазами глупую девчонку и не нашел. Это ему не понравилось.
Вроде бы все тут, кроме самых ветхих старух. Вон и дракониха, тетка Костылиха, выше всех на голову, пластает рыбу как заведенная. Чешуя вокруг веером, нож в руках так и мелькает. В полночь на большой дороге цены бы ей не было.
А Нюськи нет. Сколько ж он ее не видел? Выходило, недели две. С тех пор, как воду нес будто дурак последний. Неужто дракониха ее все же съела? Ну да, а косточки зарыла где-нибудь в огороде вместо навоза. Не пропадать же добру.
Обр вместе со всеми поволок наверх тяжеленный сырой невод, сделал вид, что помогает растягивать его на козлах для просушки, а сам боком-боком исчез в кустах, срезал угол через овражек и скорым шагом двинулся вверх по деревне в сторону дома «добренькой» вдовы, на ходу припоминая, который, собственно, дом ему нужен. Кажется, вон тот, на горке, на отшибе, с самым большим огородом и самым нескладным сараем.
– Оп-па на два! Это еще кто такой? Почему не знаю?
– Дак это Лекса-утопленник, которого у косы выловили.
Обр оторвал взгляд от теткиного огорода. Посреди дороги стоял белобрысый мальчишка. Второй, постарше, с обведенным светлой щетиной круглым подбородком, привалился к воротному столбу. Оба крепкие, коренастые, как боровики на опушке. Светлые волосы мелкими сальными кольцами. Не иначе братья. «Не люблю белобрысых», – подумал Хорт.
– Куда ползешь, утопленник? – лениво поинтересовался тот, что подпирал воротину. – Ишь, патлы по ветру распустил.
– Не иначе благородный, –
Матица – часть невода в виде мешка, в который набирается пойманная рыба.
