от веревки. Последнее я додумал сам, но было бы неплохо рассмотреть в деталях сцену расставания и насладиться душевными муками.
Она одета в гражданское. Белая обтягивающая блуза, поверх блузы накинута серая вязаная кофта с поясом на талии. Нет, не та, что из толстых, колючих ниток и огромными пуговицами. Она из тонкого и мягкого кашемира, и украшена маленькими, полированными до блеска, перламутровыми пуговками. Ниже рассмотреть не успел, но фантазия уже подключилась. Она опрятна, хорошо сложена и удивительно спокойна. Спокойствие напрягает. Я молчу.
– Знаете, почему здесь вся мебель прикручена к полу? – неожиданно начинает она.
Я удивляюсь вопросу, слегка отстраняюсь, не отвечаю. Кажется, я любопытно наклоняю голову, и не кажется – предательски смотрю на ее грудь. Вместо традиционных имени, отчества, звания и должности она начинает с пространного, – Мы же понимаем, что если решим навредить кому-то, то мебель, стол или стул будет последним орудием преступления. Куда проще это сделать, например, ручкой, – она кивает на металлический Паркер, – Или …, – она делает паузу и кривит губы. Ей это не идет, но кажется уместным, – Подобное расположение мебели призвано вырвать вас из зоны комфорта. Через тридцать минут у вас отекут ноги, через час мозг, а через два, вы будете молить о пощаде, судорожно дергать стул и кричать о гениальности того человека, который до этого додумался. Лучше любой пытки. Вы смотрите на мою грудь, – смена настроения заставляет очнуться.
Да, я пялюсь на ее грудь, маленькую, спрятанную в тонкие чашечки, с торчащими сосками. Я сглатываю, не отвечаю. Неловкость момента разбавляет крик светофора. Светофор по ту сторону стены орет семнадцать секунд, потом замолкает на минуту двадцать, потом снова начинает орать. Я считаю, – Раз, два, три …
Перед ней лежит лист, обычный белый лист бумаги. Ровно посередине листа металлическая ручка, на зажиме которой мелким шрифтом написано: «With love. O». Обычно гравировку делают на теле, корпусе ручке, где больше места, а оттого шрифт куда размашистее. Я впервые вижу гравировку на тонком, похожем на стрелу, зажиме.
Следователь очень медленно выдыхает, я чувствую аромат ее духов. Из вони хлорки и дешевой краски на меня нападают свежесть раннего утра и полевые цветы. В них прячется что-то еще, далекое, инородное, но очень знакомое.
– Ваши духи. Что это?
Она отводит глаза и тянется к кнопке вызова охраны. Каким-то неведомым образом молодая особа понимает, что я не расположен к допросу, отчего решает прервать встречу. Я поднимаю руку. Не так, словно студент, желающий ответить, а слегка. Она ловит движение и возвращается на, прикрученный к полу, стул. Она берет ручку, ловко переворачивает пишущей стороной вниз и поднимает брови.
– Что вас интересует, – я стараюсь копировать манеру олигарха, но вопрос все равно получился вопросом.
– Что хотите. Детство, отрочество …
– Юность, – перебиваю я, и тут же ловлю недовольный взгляд.
Она несколько
