сын, самое главное, что есть у мужчины – уважение. Если узнаю, что ты мне соврал, убью. Никому не позволю …, – глоток, второй, третий, скрип пружин.
Ребенок позволяет себе пошевелиться, только когда слышит громкий, глубокий, булькающий храп. Мальчик лежит неподвижно, прислушивается. Он медленно поднимается на колени, не моргая смотрит на кровать, ползет к двери. Он знает каждую доску, каждый гвоздь, он обходит опасные участки, но одна из досок предательски скрипит, Тарас замирает, на пол падает, смешанная с кровью, капля пота.
Ребенок выскакивает в сени, во двор, направо и бегом вдоль забора. За старым зеленым деревенский домом с перекошенной крышей раскрывается, разделенный на гряды, участок, за которым вырастает общее деревенское поле. В сезон поле засеивается картошкой, а по осени всей улицей собирается. Сбор урожая сопровождается распитием самогона под звуки двурядной гармони и пошлые песни-частушки. Взрослые люди, перебивая друг друга, громко гогочут, после чего одна часть стаи пускается в пляс, другая в драку. И только одна женщина сидит на скамейке поодаль и молчит. Другое дело ее муж. На людях он приветливый, улыбчивый, общительный, он часто не к месту шутит и цитирует старые черно-белые фильмы. Монстр уступает место другой личности – душе компании и первому гармонисту на деревне. Переступая порог дома, чудовище возвращается. Благо, он работает вахтовым методом, отчего на две недели дом погружается в тишину и ожидание.
Дальней границей картофельного поля обозначается редкий, местами сгнивший деревянный забор, за которым растет одно единственное дерево – взрослое, с широким крепким стволом и обильной листвой. Ребенок подбегает к дубу, хватается за сук, пара ловких движений и он исчезает из видимости. В глубине густой листвы, наедине с собой, вдалеке от дома мальчик рыдает. В этом месте крики и стоны только его собственные, тело покрывается испариной, руки трясутся, он обмочился.
Я просыпаюсь, смотрю на потолок. На нем пляшут бледные блики отражения настоящей жизни. При желании фантазия может дополнить сложную физико-геометрическую задумку и дорисовать деревья, и людей, но я все еще сижу на дереве, мне не до фантазий. Я все еще слышу их гогот, слышу их хохот, и все еще реву.
– Не спится? – напротив, на нижнем ярусе лежит журналист.
– О, вы не умерли, – восклицаю я спящим голосом.
– Как видите.
– Как вижу, – пытаюсь перевернуться на другой бок, но делаю это с трудом, рука онемела.
– Мама умерла. Не думал, что встречу эту новость здесь и не смогу проститься. Тарас, вы плакали во сне.
– Да, снится всякое.
– Тарас, вы правда маньяк? Не сочтите за, – он не договаривает, за что его стоило бы простить.
– Вы на самом деле хотите знать?
– Теперь да. Еще утром мне было все равно, а вот сейчас любопытство распирает.
– Иван, давайте спать, – отрезаю я и отворачиваюсь от собеседника.
Я не могу уснуть. Спиной чувствую, вернувшийся к жизни, острый, сверлящий
