в мое воспоминание врывается следователь, точнее ее аккуратное, кажущееся убранным, женское лицо. Она пристально смотрит на меня, но не как обычно изучающе-осуждающе, сейчас ее глаза наполнены грустью. Я тянусь к ней и оказываюсь так близко, что вижу ямки на коже, сложные реки морщин, чувствую ее запах. Несмотря на внезапную дряблость и рыхлость я рад ее появлению. Сейчас она оберегает меня от него. Я пытаюсь окончательно выгнать отца из головы, но он вцепился клещом и не отпускает.
– Тарас, хотите? – журналист протягивает шоколадную конфету в фиолетовой обертке. Этого добра у нас навалом, но жест оказывается кстати. Он заставляет вернуться в серый и сырой мир, вернуться в настоящее. Ученые и энтузиасты для которых настоящее не более, чем вымысел, со мной бы не согласились, а адепты теории матрицы и вовсе забили палками, но в условиях тюрьмы человек начинает ценить то, что называется «здесь и сейчас».
– Да, спасибо, – отвечаю я и протягиваю трясущуюся руку.
– Проблемы?
– Не то, чтобы …
– Вы уходили в бодром расположении, а вернулись серым и очень потрепанным. Я так выглядел, когда ко мне в шесть утра ворвались с обыском. Хотите расскажу?
– Хочу, – ловлю себя на мысли, что действительно хочу услышать его историю. Не штампованную новость из телевизора, над которой мы вместе ржали, а его игривую и надменную манеру, его острый как шпага язык. Громкие дела так устроены. Человек уже неделю как тухнет в заключении, а его кости продолжают полоскаться в новостях и так называемых «ток-шоу». Моя телевизионная история оказалась скучна и колыхалась в медийном пространстве всего пару дней. Поймали маньяка и поймали, кому какое дело. Журналиста перемывали несколько недель. В круговорот безумия вовлекли бывших жен, детей, братьев, коллег и даже садовника. Круглолицый юноша азиатской внешности в зеленом комбинезоне бегал от назойливого оператора, а когда все-таки попался, сдал босса с потрохами. На плохом русском и с невероятным клокочущим акцентом Карим (имя садовника) скрипел о доброте хозяина и его щедрости. Хвалебную песнь то и дело прервали каверзные вопросы из-за кадра, но садовник был неутомим. Он игнорировал выпады ведущего и прервался только когда тема сменила вектор и коснулась тонкой, сильно выше колен юбки хозяйки. Переваривая вопрос, и проведя слова через внутренние переводчики, Карим густо покраснел, слепил сладострастное лицо, и истекая слюнями, выдавил скромное: «Хозяйка классная».
– Вот сука, – журналист погрузился в истерический припадок, пока не распознал место, где проходило интервью. Он прильнул к тусклому выпученному экрану и закричал, – Дед пропердыкин, да ты с камерой, сойди с грядки. Ты топчешь мой лучок.
Только и эта история быстро забылась. Наигравшись с горячей темой вдоволь, федеральные каналы остыли, болтливые ведущие угомонились, и только садовник Карим продолжил страстно желать жену журналиста.
– Так что с вами случилось? – я обращаюсь к Садкову одними губами.
– Ах,
