вполне взрослого, беспринципного подлеца, который выставил на посмешище, опозорил и обесчестил родного отца. В понимании судьи это не проступок и не правонарушение, это тяжкое преступление. А его честь судья Кондрашов, кстати сказать, никогда не был убежденным противником смертной казни.
Я сразу же устыдилась своих мыслей. Мне было стыдно и за себя, и за Стасика. Мне хотелось пожалеть отца, но как пожалеешь несгибаемого судью, который в домашней майке выглядит так, словно на нем черная мантия? Я пыталась что-то выжать из себя, но сама не знала, что это должно быть. В итоге я просто расплакалась и не заметила, как заснула.
На следующее утро я отправилась в свою квартиру, дав себе слово, что вернусь в дом отца, только когда у него появятся какие-то новости. Я старательно гнала от себя мысль о том, что судья Кондрашов имел более чем веский мотив для убийства своего сына, и, чтобы ни взглядом, ни вздохом не выдать себя, решила пока побыть в одиночестве. Отец очень проницательный человек, я просто-напросто боялась, что он меня вычислит, прочтет мои мысли. А если я не права? Да я наверняка не права! Мой аналитический ум настолько явно вошел в противоречие с моими же дочерними чувствами, что я испугалась. А если дочерние чувства – это как раз то, что мешает мне видеть истину? Я, в конце концов, просто молодая женщина, которая любит своего отца и души не чаяла в своем милом сводном братике. При этом я юрист, я очень хороший адвокат, мой мыслительный аппарат устроен строго определенным образом, и по-другому он работать не может. Это две части моей личности, неотделимые друг от друга. Таковы факты, ничего с ними не поделаешь. Единственное оправдание своему смятенному состоянию я видела в том, что у меня крайне мало информации, на основании тех жалких крох, которые я имела, строить версии было безответственно. И тут позвонил отец и велел вечером быть у него. У него были новости. Я пообещала приехать – с меня как раз сняли осточертевший гипс, и я смогла сесть за руль.
Отца я застала за домом, в садике, он сидел в плетеном кресле, задумчиво поглаживая кошку Марфу Васильну, которая удобно устроилась у него на коленях. Дочь Марфы, Ульяна Андревна (строго по фильму «Иван Васильевич меняет профессию»), тоже предпринимала попытки вспрыгнуть на кресло, но у нее все время что-то не получалось: она забиралась то на поручень кресла, то на спинку, но прилечь рядом с мамашей – а еще лучше вытеснить ее с отцовских коленей – никак не выходило. Уля несколько раз недовольно мяукнула, но Марфа даже ухом не повела. В итоге досталось молодому поколению: крошечный дымчатый котенок, который усердно грыз папину садовую тапочку, получил от мамы Ули незаслуженную оплеуху, ничего не понял, сделал обиженные глазки, но быстро утешился, потому что увидел, как из травы вспорхнула божья коровка. На ротанговом столике, рядом с креслом, стояли глубокое блюдо с черешней, два пустых бокала и непочатая бутылка «Джеймесона».
– Не начинал, ждал тебя, – отец кивнул на виски.
– Я
