плакат Мэрилина Мэнсона.
Долго они лежали в тишине. Осборн меланхолично курил, сбрасывая пепел в консервную банку и, наверное, обдумывал слова новой песни. Он записал уже три для первого альбома, а в планах было не меньше пятнадцати. Их приятель Шеннон был другом для многих полезных в Ластвилле людей, и без проблем арендовал для Осборна студию звукозаписи, где тот бывал по несколько раз в неделю, иногда засиживаясь даже на всю ночь. Шеннон, конечно, надеялся, что Грин официально и навсегда пригласит его в группу, но Осборн чаще играл один. Названный в честь музыканта, он всегда мечтал стать больше Оззи. И после десятилетия, когда его пальцы не заживали, после сотен зазубренных композиций в коанмте прежнего дома, после множества написанных и записанных песен, подумал, что у него получится. А Грейс, что бы ни говорили другие, не давала ему сомневаться.
– Хороший же пиар – смерть, – вдруг сказал Осборн. – Сразу тебя все любят, словно при жизни ты был чем-то хуже. Смерть сразу же делает тебя интереснее и нужнее. Вот только он и не умрет. Никто из них не умрет. – Он обвел в воздухе каждого из музыкантов, смотревших на него с высока. – Они вечные. Мне кажется, этим музыка хороша – можно законсервировать себя, превратить в набор слов. Только боль и страхи придется проживать на сцене каждый раз заново. Никто не будет знать, о чем ты на самом деле поешь. А ты ведь знать будешь.
– Какая-то кунсткамера для живых и пыточная для добровольцев.
– Да, тоже в последнее время об этом думаю.
Осборн покурил еще немного. Аккуратные губы то кривились, то улыбались. Грейс любовалась. Осборн был очень красив.
– Неплохо было бы написать что-то такое, будто на надрыве, что-то завуалированное, лингвистически более разнообразное. Та моя песня хоть и хороша, но слишком простая.
– А какую хочешь ты? – Улыбнулась Грейс.
– Чего хочу я? – Он вдохновленно улыбнулся, выдохнул сигаретный дым. – Я хочу, чтобы стихотворения рифмовались не звуками или окончаниями в словах. Я хочу чего-то… чего-то другого, понимаешь? Я не знаю, что именно, но чувствую, что нужно что-то другое. Меня могут не понять, но это не мои проблемы, да? Есть обычные песни. Кому пишутся эти песни, стихи? Людям? Люди же ничего не видят. Им нужно дословное, а они и в дословном не видят смысла.
– Думаешь, ты сможешь придумать что-то новое?
– Я знаю, что не придумаю. Все уже сказано. – Осборн закрыл глаза. – Но ведь смысл не в том, что сказать. Смысл в том, как сказать. Музыка ведь громче слов.
– Громче.
– Вот поэтому и надо думать дальше. Я ведь должен написать что-то особенное. Зачем писать обычное?
Вдохновленный Осборн достал из-под кровати банку энергетика, откупорил в громким пшиком, сделал глоток, бросил окурок в консервную банку, повернулся к Грейс, притянул ее к себе одним сильным движением и сжал в объятиях.
– Эй, у нас потом лекция профессора Френсиса! – засмеялась Грейс, не пытаясь даже увернуться
