пакетами, в которые покидала мелкие вещи.
– Я за остальным потом заеду… – проговорила она негромко, словно извиняясь.
Конечно, заезжай. И даже не сомневайся: всё, что твоё – твоё.
Я закрыл дверь. Расставаться всегда больно. Больно сужать круг знакомых, который и так стягивается на шее как удавка.
Ира мне нравилась. Она не была глупой, не была корыстной. Про неё можно сказать – карьеристка, амбициозный человек, перфекционист, но она разделяла работу и дом и умела прятать шипы своего профессионализма, становясь временами трогательной, пьяной, романтичной. В остальном же она сохраняла ясность мысли, и в наших отношениях боялась взять лишнее, что не принадлежит ей по праву. К моим подаркам она всегда относилась предельно аккуратно, словно знала, что придёт время их возвращать. Её педантизм в этих вопросах меня угнетал, словно она проводила между нами черту.
Не знаю, любил ли я Иру настолько, чтобы жениться и прожить всю жизнь, но с ней я чувствовал себя живее, чем без неё. Только ей уже почти тридцать, а я по-прежнему строптив, глух, и её это достало.
Стыдно, Шелехов, быть собакой на сене. Стыдно, да… Но удобно. А ещё удобнее быть одному. Теперь не нужно думать за двоих. Не нужно ничего доказывать. Так честнее.
Но, чёрт побери, как меня злит лёгкость, с которой Ира поверила в эти бредни про убийство Эдика! Если эта чушь показалась правдоподобной даже ей, что скажут наши враги, которые топили нас и за меньшее? Завтра во время совещания на «Чезаре» меня ждёт прожарка на медленном огне.
А ещё Ира боится войны, и это странно. Это не в её характере. Придумала себе новое пугало, сама же всполошилась, сама же себя убедила. В ней появился пафос. Она говорит: «Все войны продают народу одинаково, а гибнут совсем не те, кто продаёт». Начиталась мудростей во «ВКонтакте».
Может быть, ей просто хочется тревожиться о чём-то постороннем, чтобы не тревожиться о возрасте? Или война уже разлита в воздухе и лишь толстокожие ублюдки вроде меня не чувствуют этого?
Я вышел на балкон. Застойный воздух перемешивался с гулом улицы Воровского и гарью, которой удобрили атмосферу наши предприятия: Рыкованов считал, что самые грязные процессы гуманнее всего выполнять в жаркие выходные, когда в городе никого нет. Небо розовело, но у самого горизонта его заливала серая непроницаемая дымка.
Поток машин наводнял улицу Воровского с запада, со стороны трассы М-5: люди возвращались в город с озёр, из дачных посёлков и заповедников. Из окон автомобилей торчали локти, пятки, оранжевые надувные круги. Пролетела осевшая «Лада», высвечивая фиолетовый круг асфальта и грохоча басами.
Красный родстер Mazda, который я подарил Ире, стоял на парковке у магазина «Диета». Значит, Ира приехала на своей машине и на ней же укатила: на старом Suzuki, который я терпеть не мог. В её манере держаться старых вещей изначально было что-то раскольническое.
Что ты чувствуешь, Шелехов? Ничего. Разве это нормально? Разве Ира была неподходящей парой? Подходящей. Но я по-прежнему
