на то, что их жизнь была слишком спонтанна, так вот Мадаленна Стоунбрук с уверенность могла бы сказать, что ее жизнь была распланирована на долгие тридцать лет вперед. Джон появлялся каждый день, и, к его чести надо было сказать, что не всегда по своей воле. Но стоило Бабушке завидеть его на подъездной аллее, или просто фигуру, похожую на Джона, как она тут же гнала Мадаленну за ним вслед, а если это оказывался не он, то звонила в дом Гэлбрейтов и милостиво просила Джона зайти к ним. Он всегда появлялся немного смущенно, но с каждым разом уверенности в нем прибавлялось, и вскоре он уже не пятился к выходу, стоило ему заслышать голос Хильды, а спокойно проходил в холл, вручал аляпистый букет Аньезе и целовал руку миссис Стоунбрук.
И тогда на стол подавались лучшие засахаренные фрукты, наливали тонкое вино в хрупкие хрустальные бокалы, и Джон неизменно отказывался, прося Мадаленну налить ему еще одну чашку чая, а Бабушка самодовольно поджимала губы, косилась в сторону Аньезы и говорила, что теперь она понимает, как повезло его родителям с Джоном. После чая она неизменно отправляла Мадаленну с ним на прогулку, и никогда не обращала внимания на слабые попытки Аньезы оставить свою дочь дома – они шли гулять в любую погоду, если, конечно, Джон не просил остаться в хорошо натопленной гостиной (к его приходу гостиная всегда натапливалась так, словно за окном был декабрь) и почитать новости. Такое случалось редко, но если случалось, то Мадаленна с удовольствием оставалась в кресле или уходила на кухню, оставляя Джона на попечение Бабушки и молча смотрела на то, как черные угли пожирает пламя. Ей самой хотелось стать этим пламенем и спалить все до тла, чтобы черный дым развивался над всем Портсмутом, и черные мысли пугали ее все еще неокрепшую душу.
Разумеется, Мадаленна не желала зла даже Бабушке, но чувствовать себя товаром так было отвратительно, так ужасно, что никакая вода с лавандовым маслом не могла ее отмыть от липкой жижи, которая, казалась, наполняла ее и изнутри, и снаружи. Для нее было бы большим облегчением все рассказать Аньезе, выплакаться у нее на коленях, чтобы она мягко провела рукой по гладко приглаженным косам и сказала, что все обязательно будет хорошо. Но стоило Мадаленне заикнуться о намерениях Бабушки, как мама испуганно замотала головой и сказала, что Хильда никогда бы на это не решилась, и что Джон к ним ходит только потому, что напоминает Бабушке ее покойного мужа. Мадаленна промолчала, но внутри у нее все смеялось до боли; Бабушка ненавидела Дедушку, и напоминай Джон его хоть чем-то, он бы даже не смог зайти на порог. Аньеза обо всем догадывалась, она просто боялась понять все окончательно, так, чтобы единственным выходом было – собрать вещи и уйти куда глаза глядят. А их глаза глядели только за пределы Портсмута, а дальше все обрывалось, словно они жили в старом мире, когда люди еще верили, что у Земли есть конец.
Наверное, при других обстоятельствах, познакомься они на какой-нибудь прогулке или в библиотеке, она бы все равно да обратила внимание на Джона, и если бы не заинтересовалась, то захотела бы пообщаться, но бедный Джон, сам того не понимая, совершал
