Полагаю, тут мы с вами спорить не будем. Так вот, сразу после этого я записался в пехоту и ушел служить до сорок третьего.
– Что случилось в сорок третьем? – поинтересовалась Мадаленна; центральные улицы приближались все быстрее, и ей захотелось замедлить шаг.
– Меня ранили в ногу. – мистер Гилберт усмехнулся. – Причем, в мою самую любимую, правую. Пришлось демобилизоваться, и тогда закончилась моя бравая служба. К счастью, Джейн мало что помнит из войны. А вы?
– Помню, но очень обрывочно. – посерьезнела Мадаленна; она все еще просыпалась по ночам от того, что ей слышались взрывы на улице. – Помню, что сначала было очень темно, а потом на небе появлялись искры. Помню, что сильно гремело. У меня всегда были слабые уши, даже летом я носила шапки, и мама все боялась, как бы я не лишилась слуха.
– Почему вы не уехали?
– Мама работала медсестрой, и мы все время ждали отца. Он служил на флоте. Помню еще целую коробку шоколада, которую маме подарили в госпитале, когда война закончилась. Она всю отдала ее мне, а я спрятала ее под кровать и только смотрела, чтобы конфеты не заканчивались.
Дорога пошла под горку, и она едва ли не бежала, ноги сами несли ее, а может быть ей просто хотелось убежать от воспоминаний, но всякий раз, когда она оборачивалась, ей встречалась теплая улыбка. Да, такой человек не мог быть один, пронеслось в голове у Мадаленны; он должен нести счастье кому-то определенному.
– А я всю войну продумал. – отозвался Эйдин.
– О чем?
– О том, что я буду делать, когда вернусь домой. Я и раньше работал преподавателем, защитил несколько степеней, и все думал, что в политику не сунусь ни за что, – разговор становился слишком личным, но, как бы Мадаленна не хотела, она не могла не слушать. – А потом, раз, и вместо кафедры у тебя снаряды, и ты больше не говоришь о празднике жизни Рафаэля, а видишь смерть и кровь. – он остановился и внимательно взглянул на Мадаленну; взгляд отводить было нельзя. – После такого преподавать сложно, особенно, когда больше не веришь в то, что делаешь.
– Но разве вы…
– Это последний год. – он кратко оборвал ее и примял траву. – В этом больше нет смысла.
Ее слова для него могли ничего не значить; она сама могла быть просто знакомой мистера Смитона, которая уже порядком надоела своими принципами и своей угрюмостью, но принцип «откровение за откровение» все еще действовал, и она решилась. Кто знал, что пережил этот человек; Аньеза часто говорила о том, что война ломала людей, и Мадаленна сама представить не могла, каково это вернуться после такого обратно в мирный дом. Она понимала, что ее опыт против его не стоит ничего, но все равно слова складывались во фразы, а те, в свою очередь, сложились в крик о помощи. Может быть, это был обычный эгоизм, но она не могла позволить себе потерять того, кто смог в дальнейшем стать ее путеводным, ее наставником. Такой человек мог спасти всех, кто не пришел бы к нему, но и сам он бы отыскал спасение только в своих учениках. Его кипучая энергия должна была найти выход, иначе он мог
