нему примкнул забавный парень Тимоха. Сам с Мурома, безвредный по жизни, но имевший необычную деталь в прическе. У него были высоко сбриты виски. Поэтому он был наречён «Панком». В моём тогдашнем понимании сбритые виски являлись стопроцентным доказательством принадлежности к фашистам. В Свердловске осенью восемьдесят третьего, когда мы готовились к параду, панки эти самые (я сам, правда, не видел, «замок» Мара Мустафаев рассказывал, чего ему врать?) кидали в колонну бронетехники, выезжавшую ночью в город для учебных тренировок, пустые бутылки и даже якобы подожгли «бээмпэшку»[18] первого батальона. Но вот уже самолично я лицезрел на стенах домов нарисованные свастики и всякие гнусные надписи фашистские. Все в батарее и даже товарищи офицеры говорили: «Это панки нарисовали, они, суки, хотят сорвать праздничный парад».
Понятно, какое у меня к панкам отношение сформировалось. Особенно когда плодово-ягодный градус в башке запульсировал. По-хорошему, надо было Мордвинова с Тимохой вызвать для разбирательства на гумно[19], туда, где отсутствовали зрители. Хотя, вряд ли бы они пошли в безлюдное место.
В общем, мы с Денисом и пара сочувствующих деревенских парней ввались в нашу комнату. Много там, помнится, было народу, девчонки в гостях сидели.
Нетвёрдо я подошел к Тимохе, за плечо ухватил.
– Чё ты виски сбрил, брат? Зачем? Ну?!
Тимоха медленно поднялся. Испуганный, задрожавшими губами шлепает, а ответить толком не может.
Ну я ударил его тогда с правой в челюсть. Он, как полагается, упал. Правда, хвалиться тут нечем, он физически слабый парень, ничем не занимался, а я всё-таки раньше по груше стучал. Да и фактор неожиданности сработал.
Через койку, окрыленный лёгким успехом, я перепрыгнул к Мордвинову. Видел только его до отказа распахнувшиеся рыжие глаза. злые. Он стоял в стойке. Тогда все любили ногами махать, с понтом каратисты, мода такая была.
По бороде я его смазал, но не вырубил. Он пошел в отмашку, пару чувствительных плюх мне по рукам перепало. Тут на помощь подоспел Денис, парень от природы крепкий и резкий.
Деревенские сателлиты восприняли наши действия как сигнал к атаке. Кто-то им подвернулся под кулаки. Завизжали девчонки, как поросятки под ножами, будто сирены включили. Визгом своим матюги перемешали.
К счастью, остатки моих мозгов ещё соображали. Подручные предметы типа кроватных дужек и табуреток в ход не пошли.
Обида и инстинкт самосохранения подняли на ноги пацанов-студентов. Рукастый самбист Лёха Петров сгрёб меня в охапку.
– Пусти, тварь! – Я барахтался беспомощно, пытался укусить его за ухо.
Нас, распоясавшихся хулиганов, оттеснили в коридор за дверь, которую обороняющиеся тотчас подперли баррикадой из кроватей.
Под дверью мы орали долго, ногами долбили, требуя открыть. Вызывали Мордвинова и остальных выйти поговорить по-честному.
– Я
«Бээмпэшка» – боевая машина пехоты.
Гумно – огороженный участок земли в крестьянском хозяйстве, расположенный, как правило, на задах.
