миротворно-белый
От легких дров березовых дымок
И – желтоватый осенью горелой,
Что груду листьев бережно облёк.
И помню горькой осенённый датой,
От писем отсыревших – голубой,
И вижу, вижу чёрный и косматый
Над крематорной реющий трубой.
«Соседи по-житейски были правы…»
Соседи по-житейски были правы,
Перемогаться предстояло им.
У тех, что шли в предчувствии расправы,
Просили вещи, нужные живым.
Ведь не нужны ни шапка и ни шуба
Плетущимся в унынии таком.
То чемодан выхватывали грубо,
То провожали со своим мешком.
Хватали простыни и полотенца,
Корытца и, рассудку вопреки,
Случалось, забирали и младенца.
Теперь младенцы эти – старики.
Идея
По местности гористой и унылой
Несется диалектики вода,
А это ведь материальной силой
Становится идея, как всегда.
Вот Граник по завету Исократа
Фаланга с боем переходит вброд,
И тезисом, начертанным когда-то,
Вождь побеждает, и толпа орёт.
Провозят Невским трупы на салазках,
Всё жутче голод и не счесть утрат,
И вот уж младогегельянцы в касках
Берут и защищают Сталинград.
«Седой акын, что воплем сиплым…»
Седой акын, что воплем сиплым
Потряс насельников Кремля,
Острижен и обрызган «Шипром»,
И бредит, струны шевеля.
Своим лицом радушно-сизым
И рифмой радуя владык,
Наркома сравнивать с Чингизом
И Солнцем звать вождя привык.
Теперь, на склоне лет, и жить бы,
Имея орден на груди!
Какие новые женитьбы,
Стада какие впереди!
Везде ковры по коридорам
В родной гостинице «Москва».
Весна пришла с Голодомором,
Созрела попусту трава.
Виденья степи мчатся мимо…
Какая мягкая кровать!
И если что непостижимо, -
Лишь запрещенье кочевать.
Антоновщина
Антоновщина. Степь Тамбова.
Глушь, перелески, волчий лес,
Где из-под кустика любого
Мужицкий выпалит обрез.
– Послушай: шебуршит пшеница,
А северней бушует рожь…
Неужто сможешь тут пробиться
И даром хлебушко возьмёшь?
Дух ситного и подового
Вас, нищебродов, опьянил!
И мчится конница сурово
На
