Неужели ты так и не поняла, что он твое единственное достояние?
Мари резко отвернулась от него. Да, конечно, Николино. Как же забыть, что для них всех она прежде всего мать, не представляющая никакой личной ценности? Странно, однако, что та же Софи не интересуется своим племянником в письме. Ее можно понять. Ход всей прежней жизни нарушен, и тут уже не до обмена светскими любезностями и милыми разговорами о детях.
– Вы все твердите мне о сыне изо дня в день. А я даже не могу его сама кормить, ухаживать за ним… И вообще – Николино прежде всего сын своего отца. Он Волконский… – скороговоркой проговорила Мари, но Саша ее прервал.
– В том и дело, что он сын своего отца! Ты – да прости меня, сестра, великодушно, – не представляешь сама по себе никакого интереса. О тебе забудут. Ты даже не принималась в расчет с самого начала… Но Николенька – другое дело…
– Не понимаю, – выдавила Мари. – Неужто моему ребенку грозит опасность? И почему это я не принимаюсь в расчет?
– Очень долго объяснять, ты не поверишь, – Александр чувствовал, что ему безмерно хочется курить. Разговор получался запутанный и эмоциональный. Наивность и неведение сестры сводили его с ума, путая всяческую логику. Ну как она может не знать, даже не догадываться? Неужто у нее язык отсох вовремя расспросить мужа про самого себя? Пусть даже и в постели, эдак проще всего, под конец, когда любовники расслабляются, отдыхая от натиска страсти, когда на языке то же самое, что и на уме… Необходим недюжинный самоконтроль, чтобы не выдать тайн после испытанного блаженства… Тут Раевский-младший одернул себя и неопределенно улыбнулся. Во-первых, кто сказал, что князь Серж, с его-то послужным списком и опытом в «тайной дипломатии», захочет идти на откровенность, пусть даже с собственной женой? Во-вторых, откуда такая уверенность, будто его юная сестричка, ходячая квинтессенция девичьей восторженности и непробужденности, способна доставить блаженство своему многоопытному супругу?
– Пусть лучше не поверю, чем останусь в неведении, – твердо проговорила Мари. – Особенно если речь зашла уже не только обо мне, но и об Николино. Все-таки ты прав, я прежде всего мать.
Александр обреченно вздохнул и вдался в объяснение тех фактов, которые ему недавно открылись. Мари слушала его с предсказуемо широко раскрытыми глазами. Но, спасибо, хоть не демонстрировала всем своим видом недоверие, как раньше. На бледно-оливковых щеках ее, весьма осунувшихся за последнее время, заиграл румянец, весьма украсивший ее. Молодой человек снова усмехнулся про себя – романтичная незамутненность сестренки весьма упрощает дело. Старшая Катрин, прозванная в семье grande-maman за не по годам здравый и серьезный ум, деловитость и властность, редко встречающиеся в дамах ее круга и положения, давно бы уже задала массу наводящих вопросов и нашла бы немало способов продемонстрировать свой извечный скептицизм. Даже тихоня Хэлен, навечно погрязшая
