В этой игре Мари никому не нужна в качестве трофея. Куда ценнее ее сын. А его очень просто оставить здесь. Николино все равно при кормилице, родная мать ему не нужна. Раз у них останется главный наследник князя, то, по большему счету, Александру было все равно, поедет ли Мари в Петербург или продолжит жить здесь, в Болтышке.
– Амбиции – наша фамильная болезнь, увы, неизлечимая, – рассеянно ответил Александр. – Итак, после того, что ты узнала, решать тебе, ехать ли в Петербург или нет. Только учти – там за тебя никто заступаться не собирается.
– Неправда, ma belle soeur весьма участлива и, я уверена, поможет мне поддержать Сержа, добиться его свободы…
Раевскому-младшему оставалось только горько улыбнуться. Нет, Мари неисправима. Неужто она не понимает, что при всех прочих равных сия Софи, авторша медоточивых посланий и пламенных эпистолярных воззваний, менее всего заинтересована в том, чтобы охранять невестку и племянника от разнообразных злоключений, которые могли готовить недруги? И что эта дама имела все причины самостоятельно чинить неприятности своей невестке? Ведь никаких поводов любить Мари у этой княгини Софьи не было. А нынче ей предоставляется отличный шанс получить наследство, причитающееся младшему брату. Раевский видел ее в Одессе, знал ее шапочно, но Элиза характеризовала сию княгиню, как «совершенно безнравственную и алчную женщину». Здесь говорила не женская зависть, а весьма трезвая оценка этой дамы. Такая пойдет до последнего, сметая все препятствия на своем пути. Александру Раевскому достаточно было лишь взглянуть в эти холодные темно-серые глаза, чтобы понять про нее все.
– Ты с такой смелостью судишь о человеке, которого никогда не знала, – заметил Александр. – Это, Мари, конечно, делает честь твоему сердцу, но я бы поостерегся…
– Как же ужасно быть таким, как ты, – отвечала сестра с мягким упреком. – Вечно кого-то подозреваешь, видишь за своей спиной заговоры, злодеев, черноту… Я бы не смогла так жить.
Она встала с места и направилась к выходу из комнаты, не желая слушать, что же ей ответит брат. А он и не собирался ничего ей говорить, кроме уже сказанного. «Пусть поезжает», – повторил Александр Раевский про себя.
…Как водится, его план прежде всего не одобрила Катрин – это было предсказуемо. Всю жизнь, если он называл что-то белым, она из упрямства и желания ему досадить называла это черным.
– Ты все запутал и свел Машу с ума, – заявила она. – И не дай Боже, papa узнает твое мнение…
– Что в этом такого? Ты же знаешь, что… – тут он осекся, неуверенный в том, знала ли Катрин обо всем, что было уже сказано, посвящена ли она в секрет. – Ребенок мал, и столь дальняя дорога будет для него лишней. Маша же может ехать дальше, если считает, что ее место с мужем, или, хотя бы, с мужней родней.
– Она тоже слаба! – возразила Катрин. – Как это ты до сих пор не заметил?
– Слаба, но, очевидно, не настолько,
