Джона и Энн, как шаги его замедлились. Они подошли ближе, и он узнал Энн.
– Как же это вы так быстро расстались с эспланадой короля Георга, мистер Дерримен? – спросила Энн.
– Быстро? Еще бы! Разве я могу жить в таком разорительном месте, – ответил фермер. – Там ежеминутно приходится запускать руку в кошелек: шиллинг за это, полкроны за то. Съешь одно-единственное яйцо или какое-то несчастное яблочко-падалицу, и уже, пожалуйста, плати! Пучок редиски – полпенни, а кварта сидра – добрых два пенни три фартинга, никак не меньше. Даром – ничего! Даже за то, чтобы добраться домой на этой кляче, пришлось заплатить шиллинг, а ведь сколько во мне веса? Не больше чем на пенни. Это животное меня и не почувствовало. Ну, на подметках я, скажем, пенни сэкономил, пусть так, да зато седло оказалось такое твердое, что мои самые лучшие панталоны протерлись на заду по меньшей мере пенни на два. Нет, пребывание здесь короля Георга погубило этот город для всего прочего населения. Да к тому же еще мой племянничек обещался приехать туда завтра проведать меня – значит, останься я там, пришлось бы мне его принимать. Эй, что это там такое?
Из дома донеслись крики, и Джон сказал:
– Тут ваш племянник, и у него гости.
– Мой племянник здесь? – ахнул старик. – Дорогие мои, проводите меня хотя бы до дверей… Я хочу сказать… Хи… хи… Ну, просто составьте мне компанию! Ах ты, господи, а я-то думал, что у меня дома тихо-мирно, как в церкви!
Они подошли к дому, и, когда старик фермер заглянул в окно, у него отвисла челюсть и рот принял квадратную форму, а пальцы от ужаса растопырились.
– Они пьют из моих лучших серебряных кубков, которыми я никогда не пользовался! Они пьют мое крепкое пиво! И толстые свечи оплывают совершенно зря, а я вот уже полгода не зажигал никаких, кроме самых тоненьких!
– Так вы, значит, не знали, что он здесь? – спросил Джон.
– Да нет же! – сказал фермер, покачивая головой. – Ничего я, горемыка, не знал! Слышите, как они там звенят самыми лучшими моими кубками, словно это оловянные кружки! И стол небось исцарапали, и стулья расшатали! Гляньте, как они раскачиваются на задних ножках стульев, – ведь для стула это гибель! Вот когда я помру, интересно, где он найдет другого старика, который бы ему все это позволил, и дал бы ломать свое добро, и напускать полный дом головорезов, и ставить им даровую выпивку!
– Товарищи и однополчане! – говорил между тем Фестус, обращаясь к захмелевшим фермерам и йеменам, которых потчевал. – Мы с вами поклялись дружно смотреть опасности и смерти в глаза, а теперь так же дружно разделим ложе мира и покоя. Вы останетесь здесь на ночь, ибо час уже поздний. Эта старая скупая ворона – мой дядюшка – позаботился о том, чтобы в его доме нельзя было отдохнуть с удобством, но, в конце концов, вы как-нибудь устроитесь на диванах и креслах, если нам не хватит кроватей. А мне уж не до сна. Я предаюсь меланхолии! Одна дама, признаюсь вам, завладела моим сердцем, а я завладел сердцем этой дамы. Это самая обыкновенная девушка… я хочу сказать – в глазах других, но для меня она – все. Эта крошка явилась
