таким результатом, он прошагал обратно в комнату. Поочерёдно присел на все три имевшиеся там мягких стула – впрочем, задержался на каждом не долее нескольких мгновений. Потом аккуратно перелистал телефонный справочник с сосредоточенным лицом следственного работника, пытающегося после долгой потери памяти опознать знакомые буквы… собрал вещи, которые счёл необходимыми, в большую хозяйственную сумку… переоделся в свою лучшую одежду: синие тренировочные брюки с надписью «Adidas», украденные в прошлом году с верёвки в офицерском общежитии, и пушистую жёлтую толстовку с коричневыми рогатыми жуками на плечах, подаренную Тормозу сердобольной пожилой продавщицей магазина секонд-хенд. В качестве обуви, правда, оставил себе прежние вьетнамки – не по причине удобства, а из-за отсутствия инакомыслимых вариантов.
Больше ему было нечего делать дома. Висевшая под потолком стоваттная лампочка без абажура освещала ненужное место, утратившее силу притяжения – если не навсегда, то как минимум на ближайшее время, требовавшее новых мест для обновлённых мыслей и правильных действий.
Тормоз считал себя готовым к дальнейшему. И, машинальным движением прихлопнув комара на стене, он вышел из комнаты в коридор. А оттуда – на лестничную площадку, торопливо закрыв за собой дверь, дабы не выпустить наружу запах гари и скрип старого паркета.
***
Тормоз не сомневался, что отныне у него всё будет по-другому. Намного проще и равноправнее, нежели вчера, позавчера и в остальные бесполезно миновавшие дни.
На улице ему в лицо переменчиво задышал бесприветный ветер, густой и тёмный от подхваченных где ни попадя чужих соображений. Он принялся было высасывать влагу из глаз Тормоза, точно стремясь уверенным темпом вогнать неустанного человека в куриную слепоту. Однако никакая стихия теперь не представлялась Тормозу достаточной для страха и неустройства, не говоря уже о более категорических последствиях. Оттого, с непокорной решимостью раздув ноздри, он склонил голову навстречу беспокойному воздуху и направился вперёд, поторапливая себя строгим голосом:
– Ыду! На-а-ада! Ыду-у-у!
Он опасался, как бы по дороге не умереть от жажды немедленных действий и в окончательно бездумном состоянии не позабыть, куда и зачем ему надо двигаться.
Однако вскоре и это – последнее – опасение пропало: Тормоз понял, что не позабудет о важном даже в отсутствующем образе. Тогда он сбавил темп и зашагал спокойнее, ощущая на лице тысячи несбывшихся поцелуев отца и матери, процеживая сквозь умственную ткань разрозненные мазки звуков и очертаний всего подряд, приветственно взмахивая рукой перед лицами встречных пенсионеров и автомобилей и понимая каждый луч спрятавшегося за домами солнца как путеводную нить своего настоящего путешествия с прозрачной
