вот попомнишь меня…
Иван всю жизнь проработал в животноводстве со скотиной, знал в ней толк, и Марта его не подвела: на другой год она отелилась и вскоре стала давать буквально по ведру молока. И сколько же этого молока было переработано в сметану, творог, масло, сколько его было заморожено и отправлено детям, пока все они учились в городе. Крепкой подмогой в хозяйстве была Марта, и Иван не представлял себе без неё ни дома своего, ни хозяйства, как же теперь её продавать? Это было похоже на предательство, и потому Иван отгонял от себя мысли о продаже. Да и вообще ничего продавать он не будет: он будет жить здесь.
Пришло время картошку садить, а огород у Ивана – дай боже! Договорился он с бабами-соседками, да и мать пришла. Хоть и старенькая, а всё подмога. Споро работали, без передыху, в один день и управились. Потом мать помаленьку лук посадила, морковь посеяла. Огуречную грядку Иван метров на десять завернул, у матери на такую махину и семян не хватило, ну да семена в деревне у всех с запасом, так что на другой же день и нашли. Потом мать ещё что-то там сеяла-садила, но Иван уже не вникал, зная, что всё главное, с чем зимовать придётся, уже посеяно и посажено, а забот и других хватает: новый туалет сколотил, яму под него двухметровую выбухал, крышу на курятнике поправил, потом за избушку взялся. Стены уже на мох были положены, пол и потолок настелены, так что Ивану оставалось лишь шлаку натаскать, крышу сделать да печку сложить. Материалы у него были заранее приготовлены, и через пару недель всё было сделано.
Хорошая получилась избушка. Летом тут хоть для скотины корм вари, хоть для себя обед, чтобы в доме не топить, ну а осенью – с овощами управляйся, соли, маринуй. Раньше всё это в доме делалось, лишняя грязь, а теперь – вот она, в пяти метрах от крыльца, в трёх от погреба. И грядки рядом, и дрова – всё удобно.
Иван радовался этой избушке даже больше, чем построенному когда-то дому. Да в дом он теперь и заходил-то лишь для того, чтобы переночевать, а когда кровать в избушку перетащил, так в дом и вовсе заходить перестал. Обед мать готовила, ну а завтрак да ужин – сам мороковал.
Вся деревня на Ивана поглядывала: как-то он без Катерины управится? Но Иван виду не показывал, бодрился, хотя и чувствовал, что тоска по Катерине с каждым днём всё туже закручивает свой узел.
На втором месяце своего одиночества Иван заметно похудел, осунулся, ходил мрачный, неразговорчивый. Он и раньше-то больше слушать любил, чем говорить, но в любом разговоре, бывало, место шутке найдёт да и посмеётся вместе со всеми, а тут, видать, не до шуток стало: ведь тридцать лет с Катериной прожил, а теперь всё наперекосяк…
Все знали, что Катерина уехала. И слухи по деревне ходили разные. Иван поначалу объяснял, что внучка, мол, болеет, и Катерина там с ней возится, а потом и объяснять перестал. Он и сам толком не понимал, что будет дальше.
Перестал следить за хозяйством, забросил огород, всё чаще стал уходить в избушку и подолгу лежать там на кровати. Переживал, тосковал, мучился, но переезжать всё-таки не хотел. Вся его душа противилась тому, чтобы навсегда бросить деревню, в которой родился
