бродила. Поконкурировать решив с наперсниками томными, я взялся обрамлять крикливой лаской губ ухоженную гладь, а двух безбожников от крестного знамения, чтоб не блудили, пристроил Тане между ног. Раздвинув влажность сдобных складочек лохматенькой Затворницы, я чувствовал: при каждом поцелуе от него к глубинам Сладкой Искусительницы шли афферентные сигналы, заставлявшие ее, стесняясь, вздрагивать испуганно, по коже рассылая возмущение мурашек. Я играл на совершенном, виртуозном инструменте под названием «губительная наслажденьем плоть, природой созданная в удовольствие и в рабство поклонения». Лобызанием исследуя запас округлых форм, не обнаружил я глухих участков, не передававших импульсных сигналов благодарного взаимодействия улавливавшим остроту вибраций пальцам, захватившим низменную женственность…
Доигрался: в многозвучии телесного органа нарастало возбуждение. В восторженной руладе извиваясь, словно жаждущая продолжения фантазия, Татьяна, подставляясь, опрокинулась на грудь и, подобрав колени, тоненьким, по-детски вкрадчивым, молящим голосочком попросила: «Я хочу! Войди в меня… и нежно обласкай. Не бойся: у меня там ампула…»
Упоительной коснувшись области воображения струн, оголенных бесноватой прихотью, тлетворной, нервных окончаний, указательным перстом я проскользнул в раздолье узенькое, пышущее страстью. Испытывая низменное, проникающее в каждую живую клеточку рассудка, величавое блаженство вседозволенности и не в силах удержать всклокоченное возбуждение – я выплеснул его наружу…
Этот холостой оргазм стал самым тихим и стыдливо-скрытным в практике моей карьерной сексуального мечтателя. Не беря в расчет заслуги указателя, во чреве основной причинности наглядного подспорья, Татьяна выгодной признательности для себя не получила, да и не смогла в свой обольстительный актив внести еще одну победу над упрямой слабостью мужчины. Любуясь и поглаживая, я сидел у «заднего фасада» Тани, привлекательной активностью показа клянчившего: «Я хочу еще»; но всплакнувший в одиночестве Мальчонка, подневолия размерной статности лишившись, околачивался с компанейской парочкой в беспомощной стыдливости родных пенат…
В приоткрытое окно чуть приглушенно слышалась заутренняя звонкая побудка птиц. Утро наступило.
Укутав Таню одеялом и поцеловав взгрустнувший уголочек губ, шепнул: «Поспим…»
Состояние послеоргазменной безвольности: физическая, умственная апатичность в ощущениях, безликая аморфная подавленность в желаниях душевной анемией тяготила, поэтому стремился наступление его притормозить, а если посчастливится – и вовсе избежать. Подобный эгоизм у половой пресыщенной потусторонности взыскательное изумление, а иногда протест досадный вызывал. Желанье секса никогда во мне не вызывало маниакальную потребность, порождающую ступор и, безраздельно властвуя, желало бы добиться близости любой ценой. Главный в соприкосновении с угодным
