арбалетчики даже не тратили на них своих болтов. Создавать мираклей, способных сражаться, я тогда еще не умел.
Вскоре выяснилось, что под нашими стенами армия Игера окопалась надолго. Они грабили округу, и что ни день в шатре командующего закатывались пиры. В зрячную трубу Механического Мастера можно было разглядеть бочки с вином и насаженных на вертела кабанов и бычков, что жарились на углях целиком. Мы же делили еду по крохам. Горячая вода с вином и медом и крошечный сухарик утром, днем – жидкая просяная каша, стакан молока (в замке держали трех коров) вечером – ломоть хлеба. Через неделю решено было резать лошадей и коров, все равно кормить их стало нечем. Оставили одну корову, для нее хватало пока сена. Мясная похлебка вернула многим силы. Мы были уверены теперь, что продержимся до зимы, а зимой отец, закончив свои бесполезные переговоры и собрав войско, вызволит нас из плена. В тот год зима наступила рано, еще и листья на деревьях не облетели, как грянули морозы. Ясно было, что перевал Гармы закрылся и пополнений осаждающим прислать не смогут. Но и нам помощь не приходила. Элизера казалась созданной изо льда – прозрачной, неприступной и уже почти что мертвой. Мы выставляли кожу и кости убитых лошадей на крышах башен, стрелки садились в засаду – прилетавших на приманку птиц срезали стрелы – малая добавка к нашему скудному столу. Потом я догадался приманивать птиц мнимым зерном – теперь пернатые слетались стаей, и их били наши стрелки, жидкая похлебка из убитых птиц называлась Кенриковым супчиком. Бо́льшую часть времени мы с Эдуардом проводили на кухне – здесь было тепло, здесь топилась печь, и Марта всегда что-нибудь нам давала поесть – сухарик, мятный чай, ложку меда. От прежней ее румяной полноты не осталось и следа – щеки запали, на обнаженных по локоть руках кожа висела старыми тряпками. Одна лишь Тана сохранила румянец и округлость щек – каждый из трех братьев отдавал ей кроху от своего пайка: кто сухарик, кто мед, кто – крылышко погибшей птицы из жидкого супа. Мы с Лиамом пытались часть своей доли преподнести Ларе, но она всякий раз отвергала наши подношения, гневно сдвинув брови. Но и Тане от нее ничего не перепадало. Разумеется, Тана искренне удивлялась такому равнодушию, вздыхала, качала головой, однако на нашу обожаемую Лару эти немые упреки не действовали.
Я магичил – создавал какой-нибудь запеченный проперченный окорок, с которого на блюдо стекал янтарный сок, и в этой густой лужице плавали ломтики обжаренного до черноты лука. Магический нож разрезал окорок на несколько частей. И мы ели, хватая мясо руками, обжигаясь горячим соком, ощущая на губах и во рту бесподобный нежный вкус свинины. Но не насыщались. Лучшие куски Лиам отдавал Ларе. Лара благодарила его улыбкой, его – не меня. Желудки наши урчали от голода, а все, что могла предложить на обед нам Марта, это жидкий супчик из любопытной птицы, в котором плавали половинка луковицы и несколько фасолин.
– Почему отец не спешит нам на помощь? – спрашивает Эдуард.
– Да потому, что думает, будто тут у нас припасов навалом, –
