взору Филипа, а позволим себе более красочное и подробное описание.
Площадь комнаты составляла от двенадцати до четырнадцати квадратных футов, окно было одно, напротив двери располагался очаг с дымоходом, по обе стороны от которого высились буфеты темного дерева. Пол в помещении был чистым, пусть и повсюду, куда ни посмотри, виднелись в углах густые тенета паутины. По центру с потолка свисал шар, покрытый ртутной амальгамой, привычное украшение тех лет, но он давно потускнел, а паутина словно укутала его в саван. Над очажной полкой висели две или три картины в рамах и под стеклом, но стекла настолько запылились со временем, что различить изображения почти не представлялось возможным. Стоявший посреди полки серебряный образ Девы Марии в ковчежце того же металла под воздействием минувших лет, потемнев, приобрел цвет бронзы или железа; по бокам ковчежца были расставлены индийские фигурки. Наслоения пыли на стеклянных дверцах буфетов надежно скрывали все находившееся внутри. Свет и тепло, проникшие сейчас в комнату, пускай на краткий срок, заставили многолетнюю сырость сгуститься в этакую дымку, что оседала на стеклах и мешалась с пылью; впрочем, кое-где поблескивали, словно исподтишка, серебряные кубки – стекла не позволили им почернеть, хотя первоначальный блеск их давно сошел на нет.
На стене напротив окна висели другие картины, тоже в рамах, тронутых пылью и сырой дымкой, а также две птичьи клетки. Филип осторожно приблизился и заглянул за прутья. Обитатели клеток, разумеется, давно скончались, и на дне виднелись крошечные косточки под ворохом желтых перьев – доказательство того, что птиц когда-то привезли с Канарских островов; в прежние времена такие певчие птахи ценились очень высоко.
Филипу, похоже, хотелось тщательно осмотреть все вокруг, прежде чем приступать к делу, ради которого он и пришел сюда. В комнате имелось несколько стульев, на спинку одного было наброшено белье, которое юноша взял в руки и осмотрел. Должно быть, это его вещи, той поры, когда он был совсем маленьким.
Наконец Филип повернулся к стене, которую еще не оглядывал (напротив очага), – той самой, где был дверной проем; за распахнутой дверью прятались стол с кушеткой, ларец для рукоделья, о котором упоминала мать, и роковое письмо. Оборачиваясь к этой стене, молодой человек ощутил, как его сердце, успокоившееся было, забилось чаще. Однако он совладал с волнением и страхом.
Сперва изучил стену, на которой висели длинные мечи и пистолеты, а также в изобилии азиатские луки и стрелы, наряду с прочими орудиями смертоубийства, после чего его взор соскользнул к столу и кушетке за ним – на ней сидела матушка в тот жуткий вечер, когда его сгинувший отец навестил дом. Ларец и все принадлежности для шитья оставались нетронутыми, как и ключи, о которых матушка упоминала в своей записке.
Филип присмотрелся, но письма нигде не было. Он сделал шаг вперед, снова пригляделся: ничего, ни на столе, ни на кушетке, ни на полу. Юноша приподнял шкатулку, под нею письма
