спросил он.
– Валера не хочет с чесноком, – ответила мама.
Отец криво усмехнулся, но промолчал.
– Может, чемодан хороший ему купить? В сумке все перемнется. – Мама сказала, не надеясь на ответное согласие отца.
И он ответил:
– С простым будет стыдно артисту, а из крокодиловой кожи здесь не купить.
Помолчав, помусолив дешевенькую сигарету, продолжил разговор-сомнение.
– За деньги на билет до Москвы и назад мы бы поменяли шифер на крыше. Еще бы и осталось.
– Так тоже нельзя жить, – сказала мама. – Деньги нужны, но и о деле надо думать. С чем черт не шутит, авось и нам повезет.
– Он шутить любит… Пошутит над нами, дураками, а потом будет смеяться, схватившись за животик.
– Все говорят, – в голосе мамы нотки стали, – у него талант.
Это у меня. Я сижу и, не ввязываясь в разговор, отбираю учебники. Их уже неподъемная стопка.
– Дай-то Бог нашему теляти да вовка зъисты! – отец щелчком откинул к печи окурок.
– Галина Дмитриевна говорит, что поступят они. Она сама там училась.
– Твоя Галина Дмитриевна уже не помнит, где и когда училась. Сейчас во всем нужны деньги, бабки по-новому! Окороком из поросячьей ноги без чеснока не пробьешь себе дороги в большое искусство, да и в маленькое не пустят с таким подношением.
– Хотя бы попробовать, – чувствую, как тускнет голос мамы.
– Одна попробовала и семерых родила.
– Грамот сколько у них! На улице узнают! – защищала мама мою честь и выбор дороги жизни.
– Узнают… Узнают у нас плюгавенького певчишку, и ни в зуб ногой о Шаляпине или Козловском. Одним словом, культура Запупеновского уезда.
Отец при своем простецком крестьянском происхождении любил слушать Шаляпина, Козловского, Нежданову, Вяльцеву… Для этого он при нашей-то бедности купил проигрыватель и собрал кучу пластинок. Нечасто, но ставил пластинку и, глубоко задумавшись, слушал, шевеля беззвучно обветренными губами. Особенно он любил «Дубинушку» Шаляпина и не мог сдержать своего восторга от песни. Он ерзал на жестком табурете, крутился, хватался за сигарету и, не раскурив ее, выбрасывал, размятую в грубой ладони. Когда же Козловский пел: «Дивлюсь я на небо…», или «Чорнії брови, карії очі…», или «Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная! Видно, хоч голки збирай…», – отец бледнел, нервно тер руки, ломал пальцы…
Ехали поступать в Москву в какое-нибудь театральное училище или во ВГИК. Во ВГИК в случае, если не получится с театром. Это по настойчивому совету Галины Дмитриевны, нашей заведующей сельским клубом. Она и письмо с нашими характеристиками написала.
– Сдайте под роспись секретарю приемной комиссии, – наставляла она, передавая пакет в руки Яковлевой. – Пусть присвоят номер и вам сообщат. В мое время был там преподаватель Земняков Павел Максимович, руководитель моей группы, передайте ему мою благодарность и, если спросит, как сложилась моя судьба, скажите – удачно. Я на своем месте. Несу в массы культуру. Готовлю
