розовой охапкой.
Ах да. Я и думать забыл, что видел в холле.
Улыбнувшись, Вера присела за букетом, но тяжёлый подол платья, центральный Джек О’Лантерн и высота каблука мешали ей забрать цветы. Не придумав ничего лучше, Уланова села на край сцены и лениво протянула руки к поклоннику. Сраный Гатауллин поспешно взял букет в зубы, обхватил мерзкими ладонями её талию и снял её вниз. Рассмеявшись, Вера достала из его рта цветы и по-светски изящно обняла за смуглую просящую тычка шею.
– ЭТО ПИОНЫ! – оглушительно пояснила Марина в ухо бойфренда, пытаясь переорать овации. – ОБОЖАЮ ТАКИЕ ЦВЕТЫ! ПОНИМАЕШЬ?
О, так это пионы. Спасибо, родная. Теперь-то я спокоен.
Ярость полыхала так резво, что уже не давала дышать.
Упорхнув куда-то в глубь зала со своим уродом математиком, Уланова ни разу не взглянула на правоведа-упыря.
О существовании упыря она забыла тут же.
И теннисный шарик лупил в виски, как пушечное ядро.
– Подсуетился, – изрёк сидящий спереди кретин в костюме Франкенштейна. – Повёл проверять голосовые связки на пущую прочность.
Его прыщавые собеседники загоготали, заглушив очередную трескотню конферансье.
Святослав сжал руку в кулак и откинулся на спинку кресла.
– Ну он математик от бога, – продолжал веселиться мордатый Франкенштейн. – Покажет ей парочку квадратных уравнений. Я бы и сам показал, да хотя бы дискриминант.
Воздух затрещал от нового скрипучего ржача.
Держи свой дискриминант в штанах, собака, или, клянусь, я раздеру тебя пополам.
…Гатауллин сейчас где-то за кулисами коснётся спины под чёрным атласом. Проведёт пальцами по её шее. Потянется губами к полуоткрытым…
Внутренности скрутило в горящий узел.
Закинув руку на плечо Марины, Свят обхватил губами её нижнюю губу.
Как будто это могло помочь.
Губы под вишнёвой помадой были липкими и горькими на вкус.
– Хочешь домой, упырёныш? – как сыночку пропела она после поцелуя. – Давай дождёмся танцев? Ещё несколько номеров посмотрим. А потом потанцуем и поедем.
В ушах шумело.
Конферансье исчез за кулисами, и сцену заполнили барабанщики с крыльями и хвостами.
Сегодня ночь святых, а не ночь сомнительных мутантов, вашу мать.
Эти мысли ужасали; мысли о пальцах Гатауллина на чёрном корсете.
Какого чёрта они так ужасали?.. Кто она тебе, кто?!
Потанцуем и поедем, да, Марина. Побыстрее.
Ты поскачешь на мне, а я попытаюсь вырезать из головы её взгляд.
Что-то же должно помочь. Что-то должно.
* * *
Как же он смотрел… Как смотрел.
А сразу потом целовал свою тыквенную диадему.
Пусть линзы всё же будут прокляты.
Едва увидев, она мгновенно вспомнила
