чихал. Так вот, – серьезно продолжил он, – если мир плывет именно так, нам остается лишь согласиться и не мешать ему. Однако… вчера вечером мы с Кеннином отправились на поиски Ирии – хотели убедиться, что с ней хорошо обращаются. Тьфу, сколько же грязи и дерьма на тех болотах, что вы зовете улицами! Мы обошли все улицы, подходили к каждому дому, даже к церкви и кладбищу. Видишь ли, вот уже несколько дней, как мы не можем ее отыскать. А мы способны найти ее внутри чего угодно, будь то хижина или гроб. Наша маленькая Ирия теперь, быть может, и смертна, но тело ее до сих пор наполовину отцовское, и в тот последний вечер на берегу от нее по-прежнему пахло, как от освещенных солнцем волн. – Он стукнул кулаком по колену. – Кеннин и Эйян разъярились и собрались выйти на берег прямо днем и вырвать из людей правду кончиком гарпуна. Я сказал им, что они рискуют лишь умереть, а как может мертвый помочь Ирии? Но мне было очень трудно дожидаться заката, Ингеборг.
Она села рядом с ним, обняв одной рукой за талию, а другую положив на бедро, и прижалась щекой к его плечу.
– Знаю, – тихо произнесла она.
Тауно остался хмур.
– Ну? Так что же произошло?
– Понимаешь, ректор забрал ее с собой в город Виборг… Подожди! Никто не хотел навредить ей. Да и как они посмеют причинить вред сосуду небесной милости? – рассудительно произнесла Ингеборг и тут же презрительно усмехнулась. – Ты пришел в нужный дом, Тауно. Ректор привез с собой молодого писца, он побывал у меня, и я его спросила, как они собираются кормить наше чудо. Мы в Элсе не скряги, сказала я ему, но и не богачи, и теперь, когда ей уже не суждено рассказывать байки о подводной жизни, кто захочет взять к себе девочку – ведь ее придется всему учить заново, как новорожденного младенца, да еще копить для приемной дочери приданое. Да, конечно, у нее есть какой-то выбор – работа нищенки, замужество за моряком или то, что выбрала я, – но разве это правильно для такого чуда? Нет, сказал писец, все будет иначе. Они заберут ее с собой и отдадут в монастырь Асмилды в Виборге.
– Что это такое?
Ингеборг объяснила, как смогла, и под конец смогла лишь добавить:
– Там Маргрете дадут кров и будут учить. Когда ей будет нужное число лет, она примет обет и после этого станет жить в чистоте. Ее, конечно, станут почитать до самой смерти, которая наверняка будет иметь запах святости. Или ты не веришь, что труп святой не будет вонять, как твой или мой?
– Но это ужасно! – воскликнул ошеломленный Тауно.
– Неужто? Многие сочли бы такую судьбу необыкновенной удачей.
Он пристально посмотрел ей в глаза:
– А ты?
– Я… нет.
– Прожить взаперти до конца своих дней среди унылых стен, остриженной, в грубых одеждах, скудно питаясь, бормоча под нос о Боге и навсегда отвергнув то, что Бог вложил ей между ног, никогда не знать любви, детей, дома и семьи, не смея даже побродить под цветущими весной яблонями…
– Таков путь к вечному блаженству, Тауно.
– Гм.
