чистоту эксперимента.
Иными словами, осквернить храм науки.
Не сказав ни слова, монстролог отложил шприц. Уортроп, казалось, футов на десять возвышался над корчившимся на кровати телом, и тень доктора тяжело лежала на груде костей, едва обернутой полупрозрачной кожей.
Доктор велел мне передохнуть; на часах, сказал Уортроп, он какое-то время постоит сам.
– Ты ужасно выглядишь, – бесстрастно констатировал он. – Тебе нужно поспать. И, возможно, поесть.
Я покосился на кровать.
– Я не слишком голоден, сэр.
Монстролог понимающе кивнул.
– Где мой револьвер? Ты его не потерял, надеюсь? Спасибо, Уилл Генри. А теперь марш в кровать, но сперва позаботься об этом.
Он протянул мне клочок бумаги – записку, нацарапанную его обычным, практически нечитаемым почерком.
– Письмо доктору фон Хельрунгу, – пояснил Уортроп. – Можешь переписать его своей рукой, если хочешь, Уилл Генри. А затем отправь экспресс-почтой с пометками «лично» и «конфиденциально».
– Да, сэр.
Я направился было к выходу; Уортроп окликнул меня:
– Туда и обратно, и побыстрее, если хочешь сегодня поспать! – он двинулся к кровати. – Кажется, оно ускоряется.
Письмо главе Общества Развития Монстрологических Наук было сугубо кратким и сугубо деловым:
«ЛИЧНО И КОНФИДЕНЦИАЛЬНО
Фон Хельрунг,
мне удалось, при самых необычайных обстоятельствах, завладеть экземпляром подлинного nidus ex magnificum посредством доктора Джона Кернса, с которым Вы, полагаю, знакомы. В течение недели прибуду в Нью-Йорк. Пока же прикажите нашим друзьям в Лондоне с максимальной точностью установить местонахождение Кернса. Он служит – или служил – в Лондонском Королевском госпитале в Уайтчепеле и проживал в том же районе, в квартире на Дорсет-стрит, принадлежащей г-ну Уаймонду Кендаллу, эсквайру.
Я немедленно направился на почту, противостоя всем встретившимся на моем пути искушениям, в особенности аромату свежих булочек, теплой волной изливавшемуся в ледяной воздух из лавочки мистера Таннера. Ветер грыз мои щеки, ясный и морозный день сиял безупречно, головокружительно белым светом, незапятнанным и чистым. И как же снег меня манил!
Я помедлил – но лишь один раз и лишь на мгновение. Белая на белом, в благородном снегу, стояла моя бывшая школа, и в сугробах играли дети. За самый высокий сугроб шла битва: защитники крепости визжали, обрушивая поспешную канонаду на головы атакующих. Чуть поодаль на насте словно отпечатался легион падших ангелов, а рядом с ними красовался снежный директор школы – весьма точный портрет, снабженный, для пущего сходства, снежной шляпой, снежным шарфом и снежной тростью.
Тонкие детские крики, пронзительный истерический смех разносились на яростном ветру.
Один из мальчишек кричал что-то с вершины сугроба, скорчившись за стенами снежной крепости,
