суд просит вас воздержаться от лирических отступлений.
Лавр поджимает губы, снова комкает бумагу и прячет в карман. В воздухе застывает невысказанный укор:
Не вынесла душа поэта позора мелочных обид 1 …
О смертельной обиде на жестокую толпу говорят его округлившиеся глаза и дрожащие пальцы, прижатые к губам. Но на открытый протест юноша всё-таки не решается. Лавр даже выдавливает из себя улыбку, вот только она, как бегущая строка, не задерживается дольше мгновения, становясь пылью на стёклах памяти.
– На самом деле мы с Алисой были не очень хорошо знакомы, – запинаясь, начинает говорить Лаврентий, – то есть она… я… я любил её творчество, – свидетель густо краснеет: он не привык делать подобные признания в прозе.
– Какие отношения были у Алисы с подсудимым? – прокурор Лобанова резко прерывает зарождающееся лирическое отступление.
– Я ничего об этом не знаю, – Лавр прячет руки за спину и плотнее прижимается к трибуне, чтобы никто не заметил трясущиеся колени. – Но школа у нас очень хорошая, – поспешно добавляет он, избегая встречаться взглядом с Безугловым, который даже не обращает никакого внимания на взволнованного поэта и разглядывает сидящую на стакане муху. Адвокат встаёт, неловко задевая стаканчик рукавом, и муха отправляется в шумный полёт над головой его подзащитного.
– Свидетель, пожалуйста, успокойтесь, – Егоров говорит неожиданно тихим и спокойным голосом. Эта напускная невозмутимость ему не к лицу. – Просто расскажите, какой вы запомнили Алису Лужицкую?
Лавр облизывает пересохшие губы и, теребя пуговицу на рукаве, отвечает:
– Я запомнил её живой.
Пуговица выскальзывает из рук. Свидетель наклоняется, чтобы её поднять, но внезапно передумывает и выпрямляется:
– Да… Она сама была жизнью.
– Молодой человек! Вам нужно позаботиться о зрителях. Согласитесь, это не очень приятно, если на завтрашнюю поэтическую дуэль придут одни критики… Впрочем, и поэты – не самая благодарная публика. Каждый из них втайне считает себя непревзойдённым. Найдите пару-тройку прозаиков, которые ни черта не смыслят в законах стихосложения. Пусть кивают из вежливости и аплодируют для красоты, – человек с трудным именем хлопнул растерянного студента по плечу. Это был куратор с факультета поэзии, которого предпочитали называть «извините» или «прошу прощения, вы не могли бы подсказать…», потому что почти никто не мог запомнить, Рафут он Сахиб оглы, или Махмед Бахрам оглы, или ещё кто-нибудь в том же духе.
Куратор – коренастый мужчина с густыми, сведёнными вместе бровями. Из-за этих бровей взгляд казался строгим и тяжёлым. Говорят, на занятиях по стихосложению с первой минуты воцаряется мертвенная тишина, и, если всё же находится нечаянный нарушитель дисциплины, преподаватель готовит для него особый котёл в аду. Юноша с фамилией поэта-символиста
М.Ю. Лермонтов. Смерть поэта.
