слыхала, – отозвалась Мария Петровна. – Бедный парень. Люди говорят, в концлагере он был. Фашисты отбили ему легкие, и теперь парень харкает кровью. Похоже, не жилец он на этом свете. Степаниду жаль. Помнишь, когда она получила известие, будто бы ее сын пропал без вести, так почернела, как обгоревшая головешка, а сейчас… с его возвращением стала еще чернее. Да и то сказать, каждый день смотреть на сына, который умирает на твоих глазах, и ни в силах ничем ему помочь. Разве есть более страшная мука для матери?
– И не говори… – Орлова плотно сжала губы и покачала головой. – Мой, вот, Григорий…
– А что с Григорием?
– Да все геройствует передо мной. Не беспокойся, мол, мать, все в порядке. Но разве материнское сердце обманешь? Вижу я, как мучают его жуткие боли, да такие, что он близок к обморочному состоянию. Но куда там… держится, не подает виду. И один Бог знает, чего это ему стоит.
– А Маша? Она ведь медсестра… Неужели и она не в силах ничем ему помочь?
– Нет. Кстати, о Маше. Хорошая она девушка, добрая и отзывчивая. Живет у нас всего два месяца, а стала уже полноправным членом семьи. Как-то спрашиваю ее: «Маша, тебе, наверное, пора домой уезжать. Родные, поди, заждались». Опустила она головку и тихо так отвечает: «Нет, никто меня не ждет. Одна я на белом свете. Родители бросили меня, когда мне было три года. Детдомовская я». И поверишь, Мария, так мне стало жалко ее. «А как же ты собираешься теперь жить?» – спрашиваю, с болью глядя на бедную девушку. «Хочу остаться в вашей деревне. Устроюсь работать медсестрой в больницу. С жильем, правда, не знаю, как быть. Возможно, со временем мне и дадут какую-нибудь комнатушку при больнице, но сейчас… Клавдия Ивановна, разрешите мне пока пожить у вас. Обещаю, как только устроюсь работать, так сразу же стану хлопотать о жилье». И что мне было делать, Мария? Согласилась я. А что было потом, ты сама знаешь. Устроилась девушка работать в больницу, а в жилье ей отказали. И все бы ничего, да… – Клавдия Ивановна глянула исподлобья на Светлову.
– Говори, чего уж там, – недовольным голосом сказала Светлова.
– Хорошо, скажу. Не буду ходить вокруг да около. Похоже, любит Маша Григория моего, без памяти любит.
– Ну а твой сын, что он?
– Григорий относится к Маше хорошо. Всегда внимателен к ней, предупредителен…
– Хватит, Клавдия, говори…
– Успокойся. Не любит он Машу, нет, не любит. Ведь ты это хотела услышать?
Мария Петровна, глядя поверх головы Орловой, молчала. В ее глазах появились слезы.
– Как-то ночью не спалось мне, – Орлова тяжело вздохнула, – пошла я на кухню воды попить. Прохожу мимо комнаты Григория… слышу: стонет он во сне и все Ольгу зовет.
– Боже мой, Боже мой, – Мария Петровна уронила голову и, обхватив ее руками, заплакала. – Олечка, девочка моя, где ты? Господи, молю тебя, спаси мою дочь. Если нужно, возьми мою жизнь, но спаси дочь. Гос-по-ди…
Клавдия Ивановна встала, подошла к Марии Петровне и обняла ее за плечи. Орлова громко всхлипнула.
– Подружка
