в школе, что я уже сам хотел к деду. И вот эти часы, что я провел у него дома, слушая одни и те же пластинки, я не променял бы ни на что на свете. Они сделали меня таким, какой я есть. То же самое можно сказать и про кошмары.
– Трудно, наверное, ложиться спать, зная, что может случиться.
Он пожал плечами:
– Просыпаться куда труднее.
Старая заварка годилась еще на одно использование. Я подлила кипятка и покрутила чайник в руках. Мальчик наблюдал за мной, прищурив глаза.
– Чай будет слабый, но я так люблю. Могу дать ему настояться, если хочешь.
– Да нет, не надо.
Я сполоснула две кружки и разлила чай. Он вышел почти бесцветным. Мальчик заглянул в кружку, сделал глоток и скривился:
– У-уф… А вы не соврали.
– Это у меня от матери. Дома мы всегда по многу раз заваривали чайные листья. Менталитет военного времени – а может, просто шотландский. С тех пор чай я могу пить только такой.
– У вас почти нет акцента.
– С годами все становится мягче. Уж поверь. (Он почти рассмеялся.) Вряд ли я теперь сойду за свою в Клайдбанке. Он у меня в крови, но я больше не чувствую с ним родства. А еще меня никогда не тянуло его писать – не то что Лондон. Вот Лондон меня завораживает.
– Знаю, – ответил мальчик. – Я видел ваши работы.
Эта прямолинейность застала меня врасплох, и я замахала рукой, будто пытаясь стереть само упоминание о прошлом.
– Эй, мы же так хорошо беседовали.
Мальчик уставился в пол.
– Я сказал это только потому… – Он осекся, сглотнул. И с новым приливом смелости выпалил: – Я не виноват, что знаю, кто вы. Ваши картины висят в Тейте…
– Давай не будем об этом.
– Одну я даже копировал. Мы были там на экскурсии, и учительница велела купить открытку.
– Ну хватит. Ты только хуже делаешь. Пожалуйста, сменим тему.
Я хмуро уткнулась в кружку. Не знаю, чего я боялась сильнее – признания за то, кто я есть, или жалости из-за того, кем так и не стала.
– Слишком крепко вышло. Горчит же, правда? Не надо было так крутить чайник. – Я выплеснула свой чай в раковину. Застыла к мальчику спиной. – Знаешь, мне, наверное, пора за работу. Если тебе уже лучше, не мог бы ты пойти к себе?
Я услышала, как он поставил кружку и поднялся.
– Я вовсе не хотел вас обидеть. Простите. – Когда я обернулась, он уже был у двери. – Мне ужасно неловко, вы ведь были ко мне так добры…
Он спустил одеяло с плеча и заткнул за пояс.
– Ничего страшного.
– Не обижайтесь. Я не лажу с людьми, я же вам говорил.
– Мне просто нужно поработать.
– Ладно, понял. – Дверь была залеплена клейкой лентой и не поддалась, когда мальчик попытался ее открыть. Он прищурился
