одинокая жизнь. Там – три тетки, бабушка, её подруги, а здесь – противопоставленная нам семья. Мама и папа работают, а мама ещё и в командировки ездит, и мне приходилось либо сидеть, как в крепости в своей комнате, оставляя разбойникам-соседям, все остальные служебные помещения, либо выходить полностью вооруженной, как например, в школу – полностью одета и портфель в руках. При первом же слове – по голове противному Генке и бежать на выход. А что? Не надо мне ни ножки ставить, ни обливать, ни пугать. Получил? И мало! Я даже лифтом не буду пользоваться, так сбегу десять этажей. А ты – мочалка— всё равно не догонишь меня.
Мама разводила руками:
– Не знаю, что делать? Вроде бы пианино хорошо пошло. Но я догадалась, что делать – не отчаивайся, дочка!
Так точно, ответработник догадался, куда повести народ. Наш-то район на Фасадной – это старые ночлежки Москвы. С берега подгребли, подчистили и поставили сталинский ампир генералам да геологам в ряд с Трехгорной мануфактурой. Чуть дальше – женская тюрьма, дом нефти и газа, дом архитекторов, рядом – церковь, где Чехов расписывался со своей женой. Значит, там выбрасывали не только пустые бутылки из ночлежек в старых нетронутый дворах, но и кутила богема и выбрасывала наплевательски свои вещи.
– Вот иду я – скрипка лежит, – мама протянула мне скрипку – смотри – небитая. Надо узнать, можно ли на ней играть? И будем продолжать музыкальную школу, не смотря ни на что. К учителю сходим, спросим, как её настраивать. И пусть она мне попробует сказать свое «фу». Я сделала уступку – больше не уступлю. Ответработник может идти на компромисс, но не на попятную.
И конечно, мне пришлось заканчивать музыкальную школу по классу скрипки. Играла я так тихо, так подавленно, как давится горячим борщом голодный человек, которому нет уже времени ждать, когда борщ остынет.
Зато эту скрипку было не жалко. Я всегда думала: если дойдет до крайности и сосед как-нибудь ущучит меня одну в лифте, мне не жалко будет разбить о его голову мою скрипку. Но Бог миловал его голову и мою скрипку. Обошлось без соседского кровопролития. Значит, я была достаточно ловка и приметлива, что делает мне честь. Не попалась ему ни в парадном, ни в лифте. Но, как вы понимаете, это был только первый раунд наших с ним взаимоотношений, детские шалости.
Когда входишь в нашу комнату, сначала проходишь соседскую – Бе-е-е! это Генке! – навстречу в опережающую большое окно, в котором на хорошем фокусном расстоянии стоит сталинский извод кремлевской башни – здание МИДа. Это всегда первое впечатление от нашей комнаты. А второе – мамин светлый с зеркалом шкаф слева. А на нем – походный чемодан папы и горн. А может, труба? Точного названия этой штуки я не знала, а употребления и тем более, пока из Сибири, спустя несколько лет, к нам не приехал товарищ юности отца. Рожок была его фамилия. Они сначала разговаривали между собой о таких вещах, каких про папу я не знала. Не думала даже и не гадала, как говорит бабушка. Оказывается, папа-то мой – когда-то взаправду был маленьким. А я думала,
