лирика и драма. Есть и четвертый, промежуточный, – лиро-эпический.
Первым появляется эпос. (Кроме эпоса к эпическому роду литературы относятся такие жанры, как роман-эпопея, роман, повесть, рассказ, новелла, очерк).
Создатель эпических поэм «Илиада» и «Одиссея» Гомер (VIII в. до н. э.) творит, опираясь на мифы. Он и сам полумифическое лицо. За честь называться его родиной спорили семь городов: Смирна, Колофон, Итака, Пилос, Аргос и даже Афины, но родным был, видимо, Хиос. Отец Гомера – речное божество Мелет, мать – нимфа Крефеида.
Генрих Шлиман на холме Гиссарлык (Турция) искал археологические доказательства существования Трои, но знаменитая золотая маска Агамемнона могла бы принадлежать лишь его предку – Шлиман изучал слишком древний культурный слой, что не отменяет важности его находок – место, где, возможно, была расположена Троя, было установлено.
Из переплетения мифологии, истории и фольклорных плачей над погибшими воинами возникает герой гомеровского эпоса – это внешний человек, «шлемоблещущий», «быстропоножный», за именем которого тянется долгий перечень его прародителей (характерная черта родоплеменного строя с его культом предков), почти лишенный психологизма, ибо воля героя чаще определяется божественным промыслом, но не воспринимающий его как насилие над собой, ибо его душа находится в гармонии с обществом, божественной волей и космосом. Это внешний человек, не познавший сладких томлений и сомнений духа, которые известны герою Библейского предания. Ибо в нем действует внутренний человек, наделенный скорее волей и голосом, нежели скульптурно прописанной внешностью.
Гомеровский мир ассоциируется с гомерическим хохотом. Так возможен ли непсихологический смех? Оставался ли смех непсихологическим, когда боги на пиру смеялись над хромым Гефестом? Прокл Диадох (философ-неоплатоник, руководивший в V в. Платоновской Академией) так отвечает на этот вопрос: «Говоря кратко, смех богов следует определить как щедрую энергию, направленную на все, и причину порядка того, что находится в мире»[1]. Словом, смех обладает не психологическим, а сакральным характером. Вместе со смехом на землю изливается энергия, поддерживающая устойчивость космоса в борьбе с силами хаоса. Аналогичный случай описывает Пропп, говоря о погребальном смехе, который должен сообщить энергию усопшему.
Гомер не только пересказывает эпос, но и творчески перерабатывает его. Так, важнейшая причина смерти Ахиллеса у Гомера – его неистовость: он терзает себя в плаче, узнав о смерти своего друга Патрокла; и не может остановить свою ярость, когда мстит за него, издеваясь над трупом Гектора, убившего его в честном поединке. При этом характерен контраст между неистовым Ахиллом и величественным Гектором, тело которого сохраняет красоту, даже после того, как билось о камни, волочась за конем – такой дар получил Гектор от Зевса за то, что чтил его при жизни. Лицо Ахилла постоянно искажается страстными гримасами. Итак, мифологический Ахилл умирает в силу добровольного выбора славы, а не долголетия, а гомеровский – в результате нарушения внутренней гармонии, ибо лишь в этом состоянии человек может жить в союзе с обществом, космосом и богами.
«Одиссея» является эпическим вариантом сорокодневного сказочного путешествия в загробное царство, где возращение на Итаку к верной Пенелопе становится символом воскресения. Сказку и эпическую поэму «Одиссея» сближает мотив смертельно опасных испытаний. Морская стихия, по которой странствует Одиссей, у многих народов символизирует царство смерти, вспомним, например, кельтских Фоморов, выходцев из моря, враждующих со всем живым, или вслушаемся в русский (индоевропейский) корень «море», в котором слышатся и «мор», и «смерть».
В «Одиссее» использован прием рассказа в рассказе, ибо Одиссей повествует о своем странствии на пиру у феаков, к которым привела его влюбившаяся в него Навсикая – принцесса, отправившаяся стирать к морю, – интересная деталь патриархального мира, с общим для царей и простолюдинов бытом и культурой.
В отличие от романного героя, эпическому – никогда не бывает скучно, поэтому не столько сюжетные перипетии, сколько пафос величественности бытия, сквозящей даже в самых обыденных заботах, увлекает слушателя поэмы, сюжетные отступления в которой служат не нагнетанию ожидания развязки, а являются следствием авторской установки на последовательное описание всех видимых подробностей. Гомеровский мир лишен таинственности: в нем все объяснимо, ничего беспричинно не происходит, поэтому в самый напряженный момент, когда нас интересует, не выдаст ли Евриклея невольным восклицанием Одиссея, и сможет ли он, узнанный, отомстить женихам, Гомер делает отступление, повествуя о шраме на ноге, по которому Евриклея узнала своего воспитанника.
Гомеровский эпос щедро оплодотворил мировую культуру такими архетипическими образами, как лотофаги, верная Пенелопа, которую Одиссей предпочел влюбленной в него и обещавшей даровать бессмертие нимфе Калипсо; мы говорим «пройти между Сциллой и Харибдой» и называем Москву третьим Римом, а следовательно, четвертой Троей, а кто-то,
Прокл Диадох// Цит по Лосев А.Ф. Гомер. – М.: Молодая гвардия, 2006. – С. 367.
