«Само собой».
– Я стараюсь.
Пока я ем, мы ни о чем таком не разговариваем – только об Ирландии, наших друзьях, о Сайрусе, – но как только я проглатываю последний кусок сандвича, Хадсон берет меня за руку.
– Нам надо поговорить.
Вот зараза. Плакал мой оптимизм. Как и моя способность нормально дышать. Потому что, хотя я поспала несколько часов, это не заставило меня передумать.
– Извини, Хадсон, но…
– Не беспокойся. – Он жестом останавливает меня. – Я не об этом.
– Тогда о чем? – настороженно спрашиваю я. – Хорошие разговоры никогда не начинаются с таких слов.
– Может, и так, – с невеселым видом отвечает он. – Но есть разные степени плохого, и то, что я собираюсь сказать, не из этой оперы.
– Понятно. – Я делаю последний глоток бодрящего кофе и чувствую, как от подступившей паники у меня в животе разверзается пустота. Я начинаю сожалеть о том, что столько всего съела. – Так насколько это плохо?
– Это вообще не плохо, если смотреть на ситуацию в перспективе.
– Фантастика. Я хочу сказать – кто не любит играть в долгую? – Я испускаю тяжелый вздох, готовясь к тому, что он собирается сказать, что бы это ни было. – Ну хорошо. В чем дело?
Он начинает говорить, затем обрывает речь и нервно смеется.
– Почему бы нам обоим не расслабиться на секунду?
Я вскидываю бровь.
– По-моему, этот поезд уже ушел.
– Это точно. Ты права. – Он вздыхает.
Он надолго замолкает, и мне кажется, будто в тишине проходит целая вечность.
Я чувствую себя как на иголках, меня снедает тревога. Я пытаюсь уверить себя, что что бы Хадсон ни собирался мне сказать, это не так уж и важно, но Хадсон не из тех, кто суетится по пустякам – подтверждением тому может служить вчерашний вечер. Так что что бы это ни было, это все-таки важно, а нынче важное почти всегда бывает плохим.
– Я тут думал о Дворе горгулий, – наконец говорит он, когда я уже начинаю психовать.
Я не ожидала, что наш разговор примет такой оборот, и несколько секунд просто смотрю на него, моргая, затем говорю:
– И что? – И прежде, чем он успевает что-то сказать, продолжаю: – Я знаю, все считают, что у меня был глюк, но я клянусь…
– Никто из нас не считает, что у тебя глюки, – заверяет меня он. – Поэтому я и потратил несколько часов, размышляя о том, что ты видела, и пытаясь найти разгадку.
– И как, нашел? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ. Хадсон подходил бы к этой теме так деликатно, если бы до чего-то не додумался и если бы это что-то не имело потенциала вывести меня из душевного равновесия.
– Возможно. – Он задумчиво щурит глаза. – Ты помнишь тот вечер в школьной прачечной? Когда ты танцевала со мной?
– Ты хочешь сказать, когда ты велел мне заткнуться и танцевать? – Я улыбаюсь, потому что, конечно же, все помню.
– По-моему, это сделал не я, а та песня,
