тайком. Марина утопала в грязи, она не чувствовала своих же к себе прикосновений, все ее тело немело от шока и чесалось, и ничем нельзя было остановить этот зуд. – Как ты мог… мне… ИЗМЕНИТЬ?
– Можешь ты понять или нет?! – гаркнул Глеб, глядя ей в лоб. – Я был пьян, как последний…
– Да какое же это оправдание? – Марину бил озноб. – И ты говоришь мне об этом только сейчас!..
Марина ужаснулась мысли, что этим утром несколько часов лежала рядом с человеком, на котором не остыли еще ласки другой женщины. Если б только можно было унестись прочь от самой себя, если б можно было навсегда забыть этот страшный позор…
– Больше не буду, так пойдет? – Глеб отвесил в ее сторону церемонный поклон – одному богу известно, к чему. – Если бы ты видела, в каком я был состоянии, даже не вякнула бы, истеричка, мать твою.
Рыдания Марины разом оборвались. Дыша через раз, она отвела руки от красного, влажного лица, и уставилась на кусочек яичницы на ковре у своих ног. Длинный ворс едва накренился от его невесомой тяжести.
– Никто не умер, – гремел Глеб, – а ты вот что устроила…
Марина подняла глаза на жирно поблескивающую вилку в своей руке, а с нее – перевела на Глеба, катающего язык за щекой.
– Что ты сказал? – просипела она. Марина не почувствовала движения губ и услышала свой голос откуда-то издалека.
– Не понимаешь меня – и не надо, – сказал Глеб. Он стучал по полу носком ступни. – Сказал же, что вообще не понимал, где я и с кем. Плевать. Вижу, что все тебе как об стенку горох. Но если этого ты слышать не хочешь, так услышь хотя бы, что я больше так не…
– Пошел вон.
Глеб захлопнул рот и впервые за это утро уставился прямо на нее. Марина швырнула вилку на кухонный стол, где та звонко отскочила от тарелки с нетронутым завтраком Глеба и свалилась на пол.
– Убирайся сею же секунду вон из моего дома.
– Чего? – Голос Глеба зазвучал необычайно тихо. Забрался Марине под кожу, отравил кровоток, сковал сосуды. – Это что еще значит, детка?
– Что я больше не твоя детка. И отныне меня не касается, в кого и в каком состоянии ты пихаешь свой паршивый член.
Рыдания так и поднимали ее горло, и прежде, чем голос Марины окончательно сорвался, она скороговоркой обрушила все это на Глеба. Собственные слова повергли Марину в ужас; она не была даже уверена, что действительно произнесла их вслух.
Губы Глеба и весь он сам в секунду сделались белыми. Марина сидела как вкопанная, изумленная не меньше его.
– Ты что же, меня бросаешь? – спросил Глеб.
– Абсолютно верно, – ответила Марина с тем же удивлением и ужасом на лице.
Глеб скривил губы, отпрянул от нее и желчно оглядел с ног до головы. Он будто не мог поверить, что нечто перед ним вдруг подало голос.
– Повтори это еще раз, – велел Глеб.
– Я уже все сказала.
–
