style="font-size:15px;"> Она победоносно взглянула на собеседницу:
– Ну, дорогая, давай.
Донна Агуэра сделала грациозный шаг вперед, словно вышла на сцену под свет софита:
– Не живи с намерением душевным, допускающим таковую возможность, ибо мы все дети Божьи, как и Он, есть Любовь, пусть и в малых количествах, а коли распорядится так судьба замарать руки чужой кровию, вольно или невольно, ток сердцем останешься чист и над поверженным сможешь прочесть молитву о прощении.
Женщины, не сговариваясь, рассмеялись, – похоже, выдуманная затея нравилась обеим.
Да, и чуть не забыл, есть версия и от Епископа: «Не убий не из какого умысла», – это ясно, но как быть, когда нападают на тебя, ворог или разбойник? Слепо следовать заповеди и подставить грудь под железо или принять бой, в котором убийцей другого можешь стать ты? Где заповедь, словно стена, заканчивается и образуются трещины в кладке? Может ли Закон Божий, трактованный человеком, быть истиной незыблемой?
– Какую возьмем следующую? – Агуэра потирала ладони в предвкушении предстоящего раунда игры.
Пиа, уперев руки в боки (так она делала обычно на базаре, собираясь устроить взбучку зарвавшемуся торговцу каракатицами), встряхнула пышной шевелюрой:
– Знаешь, я припомнила одну фразу епископа, которой он закончил проповедь: «Не укради…»
В этом месте мне придется вклиниться в повествование и приоткрыть завесу над знаменитой и столь памятной донне Пии сентенцией проповедника.
Епископу не довелось получить подобного опыта (речь о воровстве), чем он несказанно гордился, прости Господи, ведь гордыня – грех, и считал, что имеет полное моральное право читать проповедь «Не кради» с высоко поднятой головой. Семья сельского священника жила бедно, немногочисленный приход, состоявший в основном из бедствующих крестьян и рыбаков, живущих от улова к улову, с трудом обеспечивал поддержание католической церквушки в более менее приличном виде, на этом скудные пожертвования и заканчивались. Настоятель, его жена и маленький сын питались с огорода и скромными подношениями, воровать в полупустых стенах домика, походившего на собачью конуру, было просто нечего. Юность будущий епископ провел за чтением Писания, зубрежкой латыни и математическими заданиями; голова, забитая подобной мишурой, не давала волю рукам, а получение сана поставило жирную точку в сформированном понимании, чего делать не следует ни при каких обстоятельствах. Объясняя сию заповедь уже своей пастве, епископ любил повторять: «Забирая чужое, отрываешь от одежд Господних лоскут, а под ним свет, от которого слепнет ум и сгорает совесть».
– Прекрасно сказано, – захлопала в ладоши Агуэра. – И что ответишь на это?
Ответ у Пии был готов давно:
– Оспаривать данное Господом Богом одному другим, не говоря уже о посягательстве на этот дар, есть прямое противление Его воле, что, в конечном счете, ведет к неверию. Воруешь
