податься?
Наташка стала злиться:
– Интересно, почему это… Объясни.
– Не хочу, – отрезала я. – Не из вредности, а из лени. А чем ты здесь столько лет занимаешься, для меня по-прежнему тайна.
С хрустом потянувшись, я направилась к двери, прихватив пакет с загубленным костюмом.
На стоянке медбрат поливал из шланга мою машину.
– Чехлы придется стирать, а так все в полном ажуре.
– Спасибо, благодетель, – обрадовалась я, как оказалось, рано. Машина категорически отказывалась заводиться. Пришлось медбрату идти за нашим микроавтобусом и немного потаскать меня на буксире.
Домой я попала ближе к обеду. Спать уже не хотелось, в голове стоял ровный гул, а руки и ноги противно покалывало. Я открыла балкон, поставила кассету Фрэнка Синатры и легла на ковер, прихватив из холодильника бутылку пива.
Синатра – лучший в мире певец, у меня лучшая в мире профессия, а этот мир – лучший из возможных.
В конце концов я все-таки уснула.
Дежурство начиналось в девять. Вообще график работы у меня удобный: сутки отдежуришь, трое гуляй. Но, как правильно заметила Наташка, летом все усложняется: отпуска. Так как мне отпуск только еще предстоял, на жизнь я жаловалась вполсилы, а в воскресенье, отправляясь в больницу, испытывала некоторое нетерпение: очень меня интересовал мой «крестник». Разумеется, в больницу я звонила и о его состоянии была осведомлена, но все равно спешила.
Смену мне сдавала Елена Кирилловна, царственная дама неопределенного возраста с золотыми руками.
– Операцию ты делала? – улыбнулась она. – Молодец.
– Как он?
– В норме.
– Выживет?
– Отчего ж нет, если сразу не умер. Мужик крепкий. Пойдешь к нему?
– Конечно.
Я уже шла по коридору, когда Елена Кирилловна неожиданно меня окликнула:
– Мариночка…
– Да? – оглянулась я.
– Не скажешь, почему это с тобой всегда что-нибудь случается?
– Ну, это просто, – обрадовалась я. – Родилась в год Свиньи, так что у меня вся жизнь – сплошное свинство.
– Везет, – кивнула Елена Кирилловна и отправилась в ординаторскую.
– Марина Сергеевна, – от поста шла Ася, наша медсестра, мы часто дежурили вместе. – У меня в столе часы и перстень вашего дядечки. Дорогие. Пропадут, не дай бог…
– Завтра отдашь завотделением. А документы у него были?
– Нет, ничегошеньки… только перстень да часы… Кругом больные шныряют, прямо хоть на себе носи…
– Что ж, ему они пока без надобности…
Я открыла дверь и вошла в палату. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. Ничем не примечательное лицо с широким носом и тонкими губами. Сейчас очень бледное, с синевой под глазами. Ссадина на лбу придавала его облику что-то мальчишески-хулиганское. На пальцах левой руки, лежавшей поверх
